Берроуз, который взорвался. Бит-поколение, постмодернизм, киберпанк и другие осколки

Сам манифест гласит: «Выбирайтесь из чуланов и идите в музеи, в библиотеки, к памятникам архитектуры, в концертные залы, книжные магазины, студии звукозаписи и киностудии всего мира. Вдохновенному и убежденному вору принадлежит все. Все художники в истории – от наскальных живописцев до Пикассо, – все поэты и писатели, музыканты и архитекторы предлагают ему свои творения, домогаясь его, точно уличные торговцы. Они взывают к нему из скучающих школярских умов, из темниц безоговорочного преклонения, из мертвых музеев и пыльных архивов. Скульпторы тянут свои известняковые руки, чтобы им сделали живительную пересадку плоти, а их отсеченные конечности прививаются Мистеру Америке. Mais le voleur n’est pas pressé – вору торопиться некуда. Он должен убедиться в качестве товара и его пригодности для своей цели, и только после выразить своей кражей высочайшее почтение и благодарность.

Слова, цвета, свет, звуки, камень, дерево, бронза принадлежат живому художнику. Они принадлежат любому, кто умеет ими пользоваться. Разграбьте Лувр! A bas l’originalité [долой оригинальность], бесплодное и самоуверенное эго, которое, создавая, запирает нас в тюрьму.

Vive le vol [да здравствует кража] – чистая, бесстыдная, совершенная. Мы ни за что не отвечаем. Крадите всё, на что падает взор»{399}.

Именно нарезки в конечном итоге «оправдывают» художественное воровство, ведь если нарезками объявляется вся

литература, то также вся литература оказывается построенной на систематической краже: писателями у писателей, писателями у действительности, у красок, у звуков, у событий вне их ограниченного ума. Постмодернистская атака на культ оригинальности нигде не выражена с такой ясностью, как в призыве резать и шинковать все что угодно в «свою» литературу, из которой, конечно, тут же нарежут что-нибудь новое другие художники-воры. Тем более очевиден освобождающий потенциал подобного жеста – потенциал, как мы знаем, принципиальный для Берроуза: нарезки в частности и монтаж вообще – «это призыв к сопротивлению»{400}.

Неудивительно, что у поборников культа оригинальности, гения и Литературы с большой буквы столь наглый берроузовский жест вызывал (и по-прежнему вызывает) нешуточный гнев. Проблемы такого рода начались при подготовке первого же нарезочного сборника «Остались минуты» (англ. «Minutes to Go», 1960), в котором, помимо Берроуза и Гайсина, принял участие Грегори Корсо. Неоромантик, большой фанат Шелли, Корсо воспринял нарезочную атаку Берроуза на его собственную поэзию как кощунство. Майлз красочно описывает этот эпизод: «Грегори был очень смущен методом „разрезок“, по его мнению, это разрушало всю идею поэтического вдохновения. Он был свято убежден в том, что между поэтами и аудиторией, между поэтами и меценатами существует огромная пропасть. В конце концов, он этим жил и совершенно не хотел, чтобы каждый думал, что может быть поэтом. Он не разделял утверждение Лотреамона о том, что „поэзия должна твориться всеми, а не единицами“. Грегори очень разозлился, когда Билл взял несколько его стихов и разрезал их без его ведома»{401}. На эту консервативную реакцию Корсо Берроуз ответил так: «Грегори резко обрушился на „разрезки“. Он заявил, что не хочет, чтобы люди резали его стихи. Я ответил, что не знаю, как он сможет убедить меня не делать этого. ‹…› Он был очень подавлен всеми этими „разрезками“ и сказал, что у него словно забрали его музу. Тогда я ответил: „Знаешь что, Грегори, сейчас всем чихать на поэзию. Ты слишком переживаешь из-за этого“. Он только вздохнул»{402}

.

Конфликт Корсо и Берроуза отражает главное противостояние послевоенной культуры: модерн против постмодерна, принцип оригинальности против концепции кражи (цитатности, смерти автора и так далее), культурный элитизм против культурного демократизма. И все бы хорошо, вот только диву даешься, какой нечитаемой сложности тексты – речь идет о «Трилогии „Сверхновая“» – породил этот задорный берроузовский демократизм…

Машина времени. Так как «Мягкая машина» (далее «ММ») создавалась одновременно с «Голым завтраком» – фрагменты одной и другой книги взяты из единого хаоса танжерских манускриптов, а одни и те же фрагменты часто кочуют из книги в книгу, – те ключи, что подходят к «ГЗ», должны бы подходить и к «ММ». К примеру, тут тоже есть основательный метатекст, с точки зрения разума комментирующий безумие основного текста. Как раньше в «ГЗ», метатекст к «ММ» («Приложение к „Мягкой машине“») обозначает свой главный объект как тело: «Мягкая машина – это человеческое тело, выдерживающее непрерывную осаду со стороны целого сонмища голодных паразитов с множеством названий, но наделенных общим характерным свойством – голодом – и общим стремлением – жрать»{403}.