Берроуз, который взорвался. Бит-поколение, постмодернизм, киберпанк и другие осколки

Тот, кто владеет календарным кодом, владеет всем. Контроль строится на системе символического кодирования времени. Освоив универсальный календарный код, жрецы майя смогли полностью контролировать всю полноту жизни своих подданных: «Я уже объяснял, что майяская система контроля зависит от календаря и кодексов, в которых содержатся знаки, символизирующие все мыслительные процессы и эмоциональные состояния, возможные у человеческих существ, живущих в столь жестких условиях… Это инструменты, с помощью которых они чередуют и контролируют мыслительные единицы», однако герою удается обнаружить, «что сами жрецы не вполне понимают, как работает эта система, и что в результате интенсивной подготовки и напряженных занятий я, несомненно, знаю о ней больше, чем они»{430}.

В конечном счете власть кода выходит за пределы частной воли тех, кто использует этот код в интересах собственной власти; символически-календарный контроль сложнее, чем полагают использующие его жрецы. «Техники, которые разрабатывали систему контроля, уже вымерли, и тогдашний жреческий род находился в положении человека, который знает, какие кнопки надо нажимать, чтобы привести машину в движение, но не имеет ни малейшего понятия ни о том, как починить машину, если она выйдет из строя, ни о том, как сконструировать другую машину, если эту уничтожат… Сумей я получить доступ к кодексам и смикшировать звуковую и образную дорожки, жрецы продолжали бы нажимать свои кнопки с непредсказуемыми результатами»{431}

.

Герой, путешествующий по миру майя с помощью нарезок, обнаруживает, что с его cut-up позиции жреческая система контроля виднее и понятнее, чем с позиции самих жрецов. Позиция нарезочного

наблюдателя выигрышнее позиции контроля. Узрев то, что он видит, он может перехватить инициативу и успешно противостоять системе контроля. Нарезки имеют несомненный потенциал сопротивления. «Получив в свое распоряжение звуковую и образную дорожки машины контроля, я уже мог ее разобрать»{432}; «Отрезать словесные линии… Отрезать музыкальные линии… Сокрушить контрольные образы… Сжечь книги… Убить жрецов!.. Убить! Убить! Убить!..»{433}

Эта история заканчивается бунтом. Поняв принцип работы символической машины контроля, герой-нарезчик пересобирает эту машину так, что она начинает работать против самих контролеров-жрецов: «Машина с такой же безжалостностью, с какой прежде она контролировала мысли, эмоции и чувственные восприятия работников, теперь отдала приказ разобрать себя и убить жрецов»; машина становится мягкой машиной, усиленно деформирующей вражеские тела в пароксизме фирменного берроузовского карнавала: «Я имел удовольствие видеть, как в поле поймали надсмотрщика, продырявили ему кишки горячими сажальными кольями и набили их кукурузой… ‹…› Видите ли, жрецы действительно были всего лишь словом и образом, старым фильмом, который все крутился и крутился – с мертвыми актерами… Когда я ворвался в аппаратную и сжег кодексы, жрецы вместе с храмовой стражей взлетели на воздух в серебристом дыму… Ощущая под ногами подземные толчки, я спешно выбрался оттуда, а вокруг градом сыпались известняковые глыбы… С неба давила непомерная тяжесть, ветры земли вырывали с корнем огромные пальмы… Майянский календарь контроля затопляли приливные волны»{434}.

В итоге глава о календаре майя сплетает мотивы нарезок, контроля и путешествий во времени. Для Берроуза эти мотивы связаны: контроль воплощен в определенном символическом порядке (в данном случае – в календаре), который необходимо связан со временем, тогда как нарезки, разрывая временные связи, взрывают символический порядок изнутри и способствуют высвобождению чистой неупорядоченности (в данном случае – карнавала).

Любой нарратив – это время. Предложение имеет начало, конец и логическую связь между ними. Язык устанавливает над своим носителем власть временного порядка; по сути, всякий порядок – это порядок во времени, времени текста, жизни-рассказа, сюжета существования. Человеческое бытие сущностно нарративно. Его временной порядок – это его нарративный контроль. И если нарезка шинкует повествование, позволяя свободно переходить от любого фрагмента истории к любому другому ее фрагменту (а любая история, по Берроузу, «это беллетристика»!{435}), то именно нарезка дает своему адепту возможность перехватывать аппарат контроля (то есть сам язык) и использовать его против контроля как такового. Зная секрет нарезок, можно стереть «символы контроля» в «словесную и образную пыль»{436}, которой окажется… текст «ММ». А значит, «ММ» – это очередная машина войны, как сказали бы Делёз и Гваттари, – литературная машина войны, созданная Берроузом на новом этапе борьбы с символическим контролем, захватывающим человеческие тела и подчиняющим себе человеческие судьбы.