А я был ребенком и точно нуждался в передышке. Это было Его время сдержать свое обещание и показать, что Он существует.
Я не видел маму шесть месяцев. Дни проходили сквозь призму, наполненную домашней работой и занятиями в команде по плаванию. На мой пятнадцатый день рождения я купил себе упакованный кекс на заправке и загадал дожить до следующего дня рождения. С момента, как меня отослали из Нью-Йорка, я не получил ни одного звонка с вопросом о том, жив ли я вообще. Только одно смятое письмо два месяца назад: оно было высохшим после дождя, с отпечатками пальцев и испачканное непонятным соусом, в котором она писала мне своим фирменным курсивом:
Оно было безличным и холодным. На поминках бывало больше энтузиазма, чем в этом письме, но я все равно удивился, что она помнила о моем существовании.
Постукивая дырявыми лоферами по бетонной лестнице Академии имени Декстера, я посмотрел на часы. Мой рюкзак был зажат между ног, все мои ценные пожитки были в нем. Пока я ждал, когда смогу броситься вперед к машине, невольно это напомнило мне время, когда я вот так ждал маму на кладбище около дома Арьи. Только теперь у меня не было милой девочки, с которой я мог проводить время. Именно эта милая девочка оказалась не чем иным, как настоящей змеей. Я надеялся, что где бы ни была Арья Рот в эти дни, карма трахала ее долго и жестко, без презерватива.
Пинок в спину вырвал меня из раздумий. Ричард Роджерс, а точнее, Членчик для всех, кто его знал, добавил к этому щелчок по моей голове, когда спускался по лестнице к ожидающему его черному «Порше» перед входом в школу-интернат.
– Мама! – крикнул он.
– Милый! – Его роскошная мать вышла со стороны пассажирской двери с раскрытыми объятиями. На ней было столько меха, что хватило бы укрыть трех белых медведей. Мой одноклассник врезался в нее, крепко обнимая. Его отец ждал в машине, натянуто улыбаясь, прямо как дети на воскресной службе. Сложно было поверить, что Ричард, который славился тем, что может с помощью звуков из подмышки сыграть весь алфавит, сейчас купался в любви этой горячей женщины. Мама Членчика отстранилась от него, чтобы лучше рассмотреть, обхватывая его лицо ухоженными пальцами. Мое сердце дрогнуло и сжалось, словно было пойманным червем, было больно дышать.
Мой желудок заурчал. Им нужно было катиться отсюда подальше и не перегораживать дорогу. Ричард запрыгнул в машину и свалил.
Она приедет. Она сказала, что приедет. Она должна была приехать.
Прошел еще час, поднялся ветер, небо из серого перекрасилось в черное. Мамы до сих пор нигде не было видно. И моя и так слабая уверенность рассыпалась, как черствый пирог, который уборщик просунул мне в комнату после Дня благодарения, потому что знал, что я был единственным из всех учеников, кто остался в Академии.
Четыре часа и шестнадцать минут прошли вместе с фразочками проходящих знакомых: «Увидимся в следующем году». На улице совсем стемнело и похолодало, снег падал с неба, похожий на маленькие воздушные шарики ваты.
Никакой радости я не испытал. Мало того что мои дырявые лоферы промокли и две слезинки из правого глаза замерзли на щеке, так мама кинула меня на Рождество. Как обычно, я был один.
Что-то мягкое и пушистое упало мне на голову. Прежде чем я повернулся, чтобы понять, что это было, мальчик, которого я знал по команде по плаванию, Риггс, плюхнулся рядом на лестницу, садясь точно в такой же сгорбленной позе, как и я.
– Как жизнь, Иванов? – спросил он.
– Не твое дело, – огрызнулся я, снимая с головы красную мягкую шапку и кидая на землю.
– Это нехилое заявление для кого-то, кто весит всего 20 килограммов. – Симпатичный ублюдок присвистнул, окинув меня взглядом. Я повернулся, сильно ударив его по руке.
– Ай! Придурок. Зачем было это делать? – возмутился он.
– Чтобы ты наконец заткнулся, – рыкнул я и добавил: – Зачем же еще? – Я никак не мог понять, что он здесь забыл.
– Сгинь в аду, – весело ответил Риггс Бейтс, явно находя эту ситуацию забавной.
– Уже, – проговорил я. – Я же здесь.