Бессмертный корабль

И Никольский действует. Он запрещает команде сходить на берег — не только в город, но даже в цехи, где судовые машинисты помогали слесарям ремонтировать снятые с корабля детали — и спешит вытребовать на территорию завода несколько рот Семеновского полка. На солдат-кексгольмцев надежда плоха: они настроены в пользу бастующих рабочих. Поторапливает доклад старшего офицера Ограновича. Старший офицер сообщает, что удалось вызнать через шпионов — корабельного священника Покровского и боцманмата[6] Серова: команда настроена в пользу бастующих. Три месяца общения с берегом сыграли свою роль: матросы в курсе событий, происходящих в стране, и не будут усмирять рабочих... В сотый раз досадуя, что война предоставила возможность проникнуть на службу во флот большему, чем положено, числу мастеровых, Огранович говорит, что машинная команда поголовно ненадежна. Командир не разделяет всех опасений старшего офицера. Он уверен в привычке матросов повиноваться, не желает считать подчиненных ему моряков за людей и объясняет настроение матросов только влиянием бастующих рабочих. Этот ревностный прислужник заклятых врагов народа не видит и, так же как Огранович, не понимает главного: моряки Балтийского флота, в том числе команда крейсера «Аврора», не только не хотят выполнять приказы властей и усмирять забастовавших рабочих, но уже давно готовы к революционным действиям против общего врага трудящихся — против класса капиталистов и помещиков. В течение нескольких лет на многих кораблях существуют подпольные революционные организации. Все они являются частью главного кронштадтского коллектива военной организации большевистской партии. Они действуют под руководством Центрального и Петроградского комитетов партии большевиков, готовят матросов-балтийцев к всеобщему вооруженному восстанию, ведут революционную работу на флоте по указаниям В. И. Ленина и И. В. Сталина.

Отказывая матросам крейсера в праве на человеческое достоинство, Никольский не намерен считаться и с настроением команды. По его распоряжению, солдаты приводят на корабль людей, арестованных у проходной будки, и сдают их боцманмату Серову.

Боцманмат вталкивает рабочих в карцер, но не успевает сделать это незаметно для моряков.

Гремит засов, и, точно колокол громкого боя, кубрики облетает негодующий голос матроса Осипенко:

— «Аврору» превращают в пловучую тюрьму!

Серов цыкает на матроса и вдруг видит перед собой множество зажженных возмущением глаз. Побелев, он мчится в каюту Ограновича, провожаемый яростными выкриками:

— Доносчик!

— Корабль — не тюрьма! Не бывать этому!

— Мы матросы, а не тюремщики!

— Не отпу́стите — сами освободим!

Расходясь по кубрикам, моряки впервые без опаски, во всеуслышание припоминают многое, что накопила память за годы их службы в царском флоте. Разве можно забыть увечье машиниста Попова, которого избил унтер Пищальников, или историю кочегара Орловского! От удара в ухо у машиниста лопнула барабанная перепонка, а унтер отделался тем, что в течение пяти месяцев получал пониженное жалованье. Фельдфебель Тебеньков зверски избил кочегара, но покровительствовавший Тебенькову старший офицер Огранович сумел обернуть дело так, что Орловский был отдан под суд и приговорен к году тюрьмы... за «избиение» фельдфебеля!

Искать защиты у командира и старшего офицера нечего. Они оба подают пример унтерам.

Чаша терпения переполнена. Чье лицо не горит от пощечин, от горькой обиды за гнусные унижения, изобретаемые Ограновичем и его подручными! Длинен матросский счет. Время умножает его.

Шумят кубрики:

— Белышев! Где Белышев?..

С площадки средней палубы не сходит, а скатывается в машинное отделение корабельный плотник Тимофей Липатов.

Его обступают машинисты:

— Что стряслось, браток?

Липатов рассказывает о событиях наверху.

Вспыльчивый южанин Минаков изо всех сил швыряет напильник в стену:

— Хватит!

Чья-то пахнущая металлом и смазкой ладонь зажимает рот машинисту.

— Не кипятись! — отведя руку, мягко урезонивает Минакова сухощавый, совсем молодой человек, небольшого роста, в синей робе[7] и надвинутой на большие уши фуражке. — Только охрипнешь без толку.

Минаков дрожит от возбуждения.

— Белышев! Шура! — почти стонет он. — До каких пор терпеть? Что задумали господа?!

— А мы свое задумаем, — холодно отвечает Белышев.

Машинисты вплотную придвигаются к нему:

— Скажи, Шура, что делать?

Они ждут, готовые на все, не сводя взгляда с человека, признанного вожаком машинной команды, — друзья, товарищи, люди разных ремесел, но одного класса, пролетарии, которым нечего терять, кроме цепей.