Бессмертный корабль

— Чего ноешь? Господа-то меж двух огней очутились. Дождемся утра — увидим, на чьей стороне сила.

— Дождемся... как Осипенко дождался!

Машинисты еще ниже клонят головы: нет ничего горше, чем мысль о поражении. И не вытравить из памяти событий, происшедших нежданно-негаданно всего-навсего несколько часов назад.

...Незадолго до вечерней молитвы, ко времени которой было приурочено восстание, в жилых палубах появились вооруженные офицеры во главе с Ограновичем. Сопровождаемые кондукто́рами[11], они обошли кубрики и, постращав моряков, пригрозив рано или поздно расправиться с зачинщиками, вернулись в кают-компанию.

Стало ясно: план восстания выдан. Слишком много людей знало о нем — почти вся команда.

И все же Никольский решил не играть с огнем.

Едва Огранович и его свита удалились, в машинный кубрик ворвался комендор[12] Евдоким Огнев:

— Уводят! Арестованных уводят!

Смяв оцепление унтеров, моряки ринулись к трапам на верхнюю палубу. Действительно, на льду гавани виднелись в кольце солдат три человека: семеновцы уводили рабочую делегацию в город.

Стоголосый крик взлетел над кораблем:

— Ура! Наша взяла!..

Строевой матрос Осипенко, сжимая кулаки, рванулся на корму, где сгрудились вокруг Никольского офицеры и кондукторы. Волной хлынули туда вслед за матросами боцманской команды кочегары, электрики, машинисты, комендоры. И тотчас в морозном воздухе отрывисто захлопали выстрелы.

Будто отброшенные невидимым напором, моряки подались обратно. Белышев скачком метнулся за орудие — это спасло его. Пластом рухнул, раскинув руки, и навсегда замер Осипенко. Машинист Фокин, как слепой, засновал из стороны в сторону и, не находя спасения от пуль, выбросился с пятисаженной высоты на лед гавани. Оставляя за собой кровавый след, заковылял к тамбуру машинист Власенко. Его подхватили Бабин и Липатов.

С причала зачастили залпы: по сигналу Никольского открыла стрельбу рота семеновцев. Сбивая краску с надстроек, на палубу посыпались пули.

Белышев, сгибаясь, перебежал к трапу и прыгнул вниз, туда, где машинисты хлопотали над стонущим Власенко. Изодрав на куски тельняшку, Лукичев втугую забинтовал ногу раненому. Власенко притих.

Тишину прорезал трубный звук: горнист сзывал команду на парадный сбор. Колесо корабельного распорядка продолжало крутиться.

Моряки мрачно повиновались.

Став рядом с Белышевым в строй, Неволин подтолкнул соседа и незаметно повел взглядом на мостики.

Оттуда на моряков смотрели наведенные кондукторами пулеметы.

— Стройся по ротам! — скомандовали унтера.

Матросы машинной команды послушно заняли свои места в шеренге.

Смеркалось. Время вечерней молитвы истекало. Люди закоченели на морозном ветру. Белышев и Лукичев плечами подпирали изнемогшего Власенко.

Совсем стемнело, когда из кормового тамбура выбрались командир и старший офицер. Вспыхнув, заскользил вдоль оцепенелого строя тоненький луч карманного фонаря. Двухчасовой обыск судовых закоулков и матросских рундуков закончился ничем. Ни агитаторов с берега, присутствие которых заподозрил Никольский, ни запрещенной литературы не было обнаружено. Не оказалось посторонних людей и в строю.

— Разойтись! — приказал Огранович.

— Взять койки! — заорали боцманматы.

Под прицелом пулеметов моряки возвратились в жилые палубы. Лязгнули закрываемые наглухо снаружи двери. У пулеметов на мостиках стали самые надежные из кондукторов.

День был завершен. Впервые за всю историю крейсера «Аврора» традиционная вечерняя молитва не состоялась.

Настала ночь, полная неизвестности и сомнений, нависла гнетущая тишина в кубриках.

Никто не смыкает глаз. Все думают об одном: неужели прав Брагин, суля расправу и гибель вместо счастья и радости?..

— Не хорони прежде срока! — вскипает Хаберев, зло уставясь на Брагина. — Давеча строевые, возвратясь из экипажа, что передавали? Весь Питер бастует. Никому за господскую войну мучиться неохота! Царю полный расчет подходит, а ты что нам пророчишь?.. Лукичев в аккурат приметил: меж двух огней господа. Мы отсюда их пуганем, а рабочий класс — с берегу!

— Пуганешь, когда они пулеметы расставили против тамбуров! — уныло огрызается Брагин. — Сунься!

— И сунемся, дай опомниться, — отвечает Бабин. — Думаешь, разок промахнулись, так пары спустим? Нам сейчас высокое давление полагается держать. Подшуруй, Матвей, гони до марки!

Белышев отчеканивает:

— Отступать некуда. Сами знаете, что в цехах говорено: ждут нашей поддержки рабочие. Им без нас и нам без них — не выстоять. Сломит командир с жандармами заводских, за «Аврору» примется. За вчерашнее, за то, что нагнали страху на их благородия, не помилуют нас Никольский с Ограновичем. Кого миловали господа, когда верх брали? Мало матросов на морском дне лежит, на Лисьем Носу? Мало наших товарищей в каторгу сослано, в тюрьмах сгинуло? Что же, и нам в петлю влезать, дожидаясь, покуда веревку намылят?.. Брагин, скажи, что выбираешь: пулеметы иль петлю?

— Смерть едина.

— Брешешь! — возражает Белышев. — Накинут на шею, вздернут — из петли не выскочишь, а пулеметами завладеть можно. Нынче же, сообща, всей командой.

Машинисты, оживляясь, поддакивают.