Бесы

Он было разлетелся в гостиную, но вдруг споткнулся в дверях о ковер. Ма­рья Тимофеевна так и померла со смеху. Он зверски поглядел на нее и вдруг сделал несколько быстрых шагов к Варваре Петровне.

Я приехал, сударыня. — прогремел было он как в трубу.

Сделайте мне одолжение, милостивый государь, — выпрямилась Вар­вара Петровна, — возьмите место вот там, на том стуле. Я вас услышу и отту­да, а мне отсюда виднее будет на вас смотреть.

Капитан остановился, тупо глядя пред собой, но, однако, повернулся и сел на указанное место, у самых дверей. Сильная в себе неуверенность, а вместе с тем наглость и какая-то беспрерывная раздражительность сказывались в выра­жении его физиономии. Он трусил ужасно, это было видно, но страдало и его самолюбие, и можно было угадать, что из раздраженного самолюбия он может решиться, несмотря на трусость, даже на всякую наглость, при случае. Он ви­димо боялся за каждое движение своего неуклюжего тела. Известно, что самое главное страдание всех подобных господ, когда они каким-нибудь чудным слу­чаем появляются в обществе, составляют их собственные руки и ежеминутно сознаваемая невозможность куда-нибудь прилично деваться с ними. Капитан замер на стуле с своею шляпой и перчатками в руках и не сводя бессмысленно­го взгляда своего со строгого лица Варвары Петровны. Ему, может быть, и хоте­лось бы внимательнее осмотреться кругом, но он пока еще не решался. Марья Тимофеевна, вероятно найдя фигуру его опять ужасно смешною, захохотала снова, но он не шевельнулся. Варвара Петровна безжалостно долго, целую ми­нуту выдержала его в таком положении, беспощадно его разглядывая.

Сначала позвольте узнать ваше имя от вас самих? — мерно и вырази­тельно произнесла она.

Капитан Лебядкин, — прогремел капитан, — я приехал, сударыня. — шевельнулся было он опять.

Позвольте! — опять остановила Варвара Петровна. — Эта жалкая осо­ба, которая так заинтересовала меня, действительно ваша сестра?

Сестра, сударыня, ускользнувшая из-под надзора, ибо она в таком по­ложении.

Он вдруг запнулся и побагровел.

Не примите превратно, сударыня, — сбился он ужасно, — родной брат не станет марать. в таком положении — это значит не в таком положении. в смысле, пятнающем репутацию. на последних порах.

Он вдруг оборвал.

Милостивый государь! — подняла голову Варвара Петровна.

Вот в каком положении! — внезапно заключил он, ткнув себя пальцем в средину лба. Последовало некоторое молчание.

И давно она этим страдает? — протянула несколько Варвара Петровна.

Сударыня, я приехал отблагодарить за выказанное на паперти велико­душие по-русски, по-братски.

По-братски?

То есть не по-братски, а единственно в том смысле, что я брат моей се­стре, сударыня, и поверьте, сударыня, — зачастил он, опять побагровев, — что я не так необразован, как могу показаться с первого взгляда в вашей гостиной. Мы с сестрой ничто, сударыня, сравнительно с пышностию, ко­торую здесь замечаем. Имея к тому же клеветников. Но до репутации Ле­бядкин горд, сударыня, и. и. я приехал отблагодарить. Вот деньги, суда­рыня!

Тут он выхватил из кармана бумажник, рванул из него пачку кредиток и стал перебирать их дрожащими пальцами в неистовом припадке нетерпения. Видно было, что ему хотелось поскорее что-то разъяснить, да и очень надо было; но, вероятно чувствуя сам, что возня с деньгами придает ему еще более глупый вид, он потерял последнее самообладание: деньги никак не хотели сос­читаться, пальцы путались, и, к довершению срама, одна зеленая депозитка[346], выскользнув из бумажника, полетела зигзагами на ковер.

Двадцать рублей, сударыня, — вскочил он вдруг с пачкой в руках и со вспотевшим от страдания лицом; заметив на полу вылетевшую бумажку, он нагнулся было поднять ее, но, почему-то устыдившись, махнул рукой.

Вашим людям, сударыня, лакею, который подберет; пусть помнит Ле- бядкину!

Я этого никак не могу позволить, — торопливо и с некоторым испугом проговорила Варвара Петровна.

В таком случае.

Он нагнулся, поднял, побагровел и, вдруг приблизясь к Варваре Петровне, протянул ей отсчитанные деньги.

Что это? — совсем уже, наконец, испугалась она и даже попятилась в креслах. Маврикий Николаевич, я и Степан Трофимович шагнули каждый вперед.

Успокойтесь, успокойтесь, я не сумасшедший, ей-Богу, не сумасшед­ший! — в волнении уверял капитан на все стороны.

Нет, милостивый государь, вы с ума сошли.