Бесы

Не ответил «почему»? Ждете ответа на «почему»? — переговорил ка­питан подмигивая. — Это маленькое словечко «почему» разлито во всей все­ленной с самого первого дня миросоздания, сударыня, и вся природа ежеми­нутно кричит своему Творцу: «Почему?» — и вот уже семь тысяч лет не по­лучает ответа[351]. Неужто отвечать одному капитану Лебядкину, и справедливо ли выйдет, сударыня?

Это всё вздор и не то! — гневалась и теряла терпение Варвара Петров­на, — это аллегории; кроме того, вы слишком пышно изволите говорить, ми­лостивый государь, что я считаю дерзостью.

Сударыня, — не слушал капитан, — я, может быть, желал бы называть­ся Эрнестом, а между тем принужден носить грубое имя Игната, — почему это, как вы думаете? Я желал бы называться князем де Монбаром[352], а между тем я только Лебядкин, от лебедя, — почему это? Я поэт, сударыня, поэт в душе, и мог бы получать тысячу рублей от издателя, а между тем принужден жить в лохани, почему, почему? Сударыня! По-моему, Россия есть игра при­роды, не более!

Вы решительно ничего не можете сказать определеннее?

Я могу вам прочесть пиесу «Таракан», сударыня!

Что-о-о?

Сударыня, я еще не помешан! Я буду помешан, буду, наверно, но я еще не помешан! Сударыня, один мой приятель — бла-го-роднейшее лицо — на­писал одну басню Крылова, под названием «Таракан», — могу я прочесть ее?

Вы хотите прочесть какую-то басню Крылова?

Нет, не басню Крылова хочу я прочесть, а мою басню, собственную, мое сочинение! Поверьте же, сударыня, без обиды себе, что я не до такой степени уже необразован и развращен, чтобы не понимать, что Россия обладает вели­ким баснописцем Крыловым, которому министром просвещения воздвигнут

памятник в Летнем саду, для игры в детском возрасте[353]. Вы вот спрашиваете, сударыня: «Почему?» Ответ на дне этой басни, огненными литерами!

— Прочтите вашу басню.

Жил на свете таракан[354],

Таракан от детства, И потом попал в стакан, Полный мухоедства.[355]

Господи, что такое? — воскликнула Варвара Петровна.

То есть когда летом, — заторопился капитан, ужасно махая руками, с раздражительным нетерпением автора, которому мешают читать, — когда

летом в стакан налезут мухи, то происходит мухоедство, всякий дурак пой­мет, не перебивайте, не перебивайте, вы увидите, вы увидите. (Он всё ма­хал руками.)

Место занял таракан, Мухи возроптали. «Полон очень наш стакан», — К Юпитеру закричали.

Но пока у них шел крик, Подошел Никифор, Бла-го-роднейший старик.

Тут у меня еще не докончено, но всё равно, словами! — трещал капитан. — Никифор берет стакан и, несмотря на крик, выплескивает в лохань всю коме­дию, и мух и таракана, что давно надо было сделать. Но заметьте, заметьте, су­дарыня, таракан не ропщет! Вот ответ на ваш вопрос: «Почему?» — вскри­чал он торжествуя: — «Та-ра-кан не ропщет!» Что же касается до Никифора, то он изображает природу, — прибавил он скороговоркой и самодовольно за­ходил по комнате.

Варвара Петровна рассердилась ужасно.

А в каких деньгах, позвольте вас спросить, полученных будто бы от Ни­колая Всеволодовича и будто бы вам недоданных, вы осмелились обвинить одно лицо, принадлежащее к моему дому?

Клевета! — взревел Лебядкин, трагически подняв правую руку.

Нет, не клевета.

Сударыня, есть обстоятельства, заставляющие сносить скорее фамильный позор, чем провозгласить громко истину. Не проговорится Лебядкин, сударыня!

Он точно ослеп; он был во вдохновении; он чувствовал свою значитель­ность; ему наверно что-то такое представлялось. Ему уже хотелось обидеть, как-нибудь нагадить, показать свою власть.

Позвоните, пожалуйста, Степан Трофимович, — попросила Варвара Петровна.

Лебядкин хитер, сударыня! — подмигнул он со скверною улыбкой, — хитер, но есть и у него препона, есть и у него преддверие страстей! И это пред­дверие — старая боевая гусарская бутылка, воспетая Денисом Давыдовым[356]. Вот когда он в этом преддверии, сударыня, тут и случается, что он отправит письмо в стихах, ве-ли-колепнейшее, но которое желал бы потом возвратить обратно слезами всей своей жизни, ибо нарушается чувство прекрасного. Но вылетела птичка, не поймаешь за хвост![357] Вот в этом-то преддверии, сударыня, Лебядкин мог проговорить насчет и благородной девицы, в виде благородно­го негодования возмущенной обидами души, чем и воспользовались клевет­ники его. Но хитер Лебядкин, сударыня! И напрасно сидит над ним зловещий волк, ежеминутно подливая и ожидая конца: не проговорится Лебядкин, и на дне бутылки вместо ожидаемого оказывается каждый раз — Хитрость Ле- бядкина! Но довольно, о, довольно! Сударыня, ваши великолепные чертоги могли бы принадлежать благороднейшему из лиц, но таракан не ропщет! За­метьте же, заметьте наконец, что не ропщет, и познайте великий дух!

В это мгновение снизу из швейцарской раздался звонок, и почти тотчас же появился несколько замешкавший на звон Степана Трофимовича Алексей Егорыч. Старый чинный слуга был в каком-то необыкновенно возбужденном состоянии.

Николай Всеволодович изволили сию минуту прибыть и идут сюда-с, — произнес он в ответ на вопросительный взгляд Варвары Петровны.