Бесы

Мама, я вас тоже очень прошу быть умереннее, — проговорила вдруг Лизавета Николаевна.

Как ты сказала? — приготовилась было опять взвизгнуть мамаша, но вдруг осела пред засверкавшим взглядом дочки.

Как вы могли, мама, сказать про скандал? — вспыхнула Лиза. — Я по­ехала сама, с позволения Юлии Михайловны, потому что хотела узнать исто­рию этой несчастной, чтобы быть ей полезною.

«Историю этой несчастной»! — со злобным смехом протянула Прас­ковья Ивановна. — Да стать ли тебе мешаться в такие «истории»? Ох, ма­тушка! Довольно нам вашего деспотизма! — бешено повернулась она к Варва­ре Петровне. — Говорят, правда ли, нет ли, весь город здешний замуштрова- ли, да, видно, пришла и на вас пора!

Варвара Петровна сидела выпрямившись, как стрела, готовая выскочить из лука. Секунд десять строго и неподвижно смотрела она на Прасковью Ивановну.

Ну, моли Бога, Прасковья, что все здесь свои, — выговорила она нако­нец с зловещим спокойствием, — много ты сказала лишнего.

А я, мать моя, светского мнения не так боюсь, как иные; это вы, под ви­дом гордости, пред мнением света трепещете. А что тут свои люди, так для вас же лучше, чем если бы чужие слышали.

Поумнела ты, что ль, в эту неделю?

Не поумнела я в эту неделю, а, видно, правда наружу вышла в эту неделю.

Какая правда наружу вышла в эту неделю? Слушай, Прасковья Иванов­на, не раздражай ты меня, объяснись сию минуту, прошу тебя честью: какая правда наружу вышла и что ты под этим подразумеваешь?

Да вот она, вся-то правда сидит! — указала вдруг Прасковья Ивановна пальцем на Марью Тимофеевну, с тою отчаянною решимостию, которая уже не заботится о последствиях, только чтобы теперь поразить. Марья Тимофе­евна, всё время смотревшая на нее с веселым любопытством, радостно засме­ялась при виде устремленного на нее пальца гневливой гостьи и весело заше­велилась в креслах.

Господи Иисусе Христе, рехнулись они все, что ли! — воскликнула Вар­вара Петровна и, побледнев, откинулась на спинку кресла.

Она так побледнела, что произошло даже смятение. Степан Трофимович бросился к ней первый; я тоже приблизился; даже Лиза встала с места, хотя и осталась у своего кресла; но всех более испугалась сама Прасковья Иванов­на: она вскрикнула, как могла приподнялась и почти завопила плачевным го­лосом:

Матушка, Варвара Петровна, простите вы мою злобную дурость! Да во­ды-то хоть подайте ей кто-нибудь!

Не хнычь, пожалуйста, Прасковья Ивановна, прошу тебя, и отстрани­тесь, господа, сделайте одолжение, не надо воды! — твердо, хоть и негромко выговорила побледневшими губами Варвара Петровна.

Матушка! — продолжала Прасковья Ивановна, капельку успокоив­шись, — друг вы мой, Варвара Петровна, я хоть и виновата в неосторожных словах, да уж раздражили меня пуще всего безыменные письма эти, которыми меня какие-то людишки бомбардируют; ну и писали бы к вам, коли про вас же пишут, а у меня, матушка, дочь!

Варвара Петровна безмолвно смотрела на нее широко открытыми глаза­ми и слушала с удивлением. В это мгновение неслышно отворилась в углу бо­ковая дверь, и появилась Дарья Павловна. Она приостановилась и огляделась кругом; ее поразило наше смятение. Должно быть, она не сейчас различила и Марью Тимофеевну, о которой никто ее не предуведомил. Степан Трофимо­вич первый заметил ее, сделал быстрое движение, покраснел и громко для че­го-то возгласил: «Дарья Павловна!», так что все глаза разом обратились на вошедшую.

Как, так это-то ваша Дарья Павловна! — воскликнула Марья Тимофе­евна. — Ну, Шатушка, не похожа на тебя твоя сестрица! Как же мой-то этакую прелесть крепостною девкой Дашкой зовет!

Дарья Павловна меж тем приблизилась уже к Варваре Петровне; но, по­раженная восклицанием Марьи Тимофеевны, быстро обернулась и так и осталась пред своим стулом, смотря на юродивую длинным, приковавшим­ся взглядом.

Садись, Даша, — проговорила Варвара Петровна с ужасающим спо­койствием, — ближе, вот так; ты можешь и сидя видеть эту женщину. Знаешь ты ее?

Я никогда ее не видала, — тихо ответила Даша и, помолчав, тотчас при­бавила: — должно быть, это больная сестра одного господина Лебядкина.

И я вас, душа моя, в первый только раз теперь увидала, хотя давно уже с любопытством желала познакомиться, потому что в каждом жесте вашем вижу воспитание, — с увлечением прокричала Марья Тимофеевна. — А что мой лакей бранится, так ведь возможно ли, чтобы вы у него деньги взяли, та­кая воспитанная и милая? Потому что вы милая, милая, милая, это я вам от себя говорю! — с восторгом заключила она, махая пред собою своею ручкой.

Понимаешь ты что-нибудь? — с гордым достоинством спросила Варва­ра Петровна.

Я всё понимаю-с.

Про деньги слышала?

Это, верно, те самые деньги, которые я, по просьбе Николая Всеволо­довича, еще в Швейцарии, взялась передать этому господину Лебядкину, ее брату.

Последовало молчание.

Тебя Николай Всеволодович сам просил передать?

Ему очень хотелось переслать эти деньги, всего триста рублей, господи­ну Лебядкину. А так как он не знал его адреса, а знал лишь, что он прибудет к нам в город, то и поручил мне передать, на случай, если господин Лебядкин приедет.