Читаем Бесы полностью

Вы кончили? — спросила она.

Нет еще; для полноты мне надо бы, если позволите, допросить тут кое в чем вот этого господина. Вы сейчас увидите, в чем дело, Варвара Петровна.

Довольно, после, остановитесь на минуту, прошу вас. О, как я хорошо сделала, что допустила вас говорить!

И заметьте, Варвара Петровна, — встрепенулся Петр Степанович, — ну мог ли Николай Всеволодович сам объяснить вам это всё давеча, в ответ на ваш вопрос, — может быть, слишком уж категорический?

О да, слишком!

И не прав ли я был, говоря, что в некоторых случаях третьему человеку гораздо легче объяснить, чем самому заинтересованному!

Да, да. Но в одном вы ошиблись и, с сожалением вижу, продолжаете ошибаться.

Неужели? В чем это?

Видите. А впрочем, если бы вы сели, Петр Степанович.

О, как вам угодно, я и сам устал, благодарю вас.

Он мигом выдвинул кресло и повернул его так, что очутился между Варва­рой Петровной с одной стороны, Прасковьей Ивановной у стола с другой, и лицом к господину Лебядкину, с которого он ни на минутку не спускал сво­их глаз.

Вы ошибаетесь в том, что называете это «чудачеством».

О, если только это.

Нет, нет, нет, подождите, — остановила Варвара Петровна, очевидно приготовляясь много и с упоением говорить. Петр Степанович, лишь только заметил это, весь обратился во внимание.

Нет, это было нечто высшее чудачества и, уверяю вас, нечто даже свя­тое! Человек гордый и рано оскорбленный, дошедший до той «насмешливо­сти», о которой вы так метко упомянули, — одним словом, принц Гарри, как великолепно сравнил тогда Степан Трофимович и что было бы совершенно верно, если б он не походил еще более на Гамлета[366], по крайней мере по моему взгляду.

Et vous avez raison[367], — с чувством и веско отозвался Степан Трофимович.

Благодарю вас, Степан Трофимович, вас я особенно благодарю и имен­но за вашу всегдашнюю веру в Nicolas, в высокость его души и призвания. Эту веру вы даже во мне подкрепляли, когда я падала духом.

Chere, chere. — Степан Трофимович шагнул было уже вперед, но при­остановился, рассудив, что прерывать опасно.

И если бы всегда подле Nicolas (отчасти пела уже Варвара Петровна) находился тихий, великий в смирении своем Горацио[368], — другое прекрас­ное выражение ваше, Степан Трофимович, — то, может быть, он давно уже был бы спасен от грустного и «внезапного демона иронии», который всю жизнь терзал его. (О демоне иронии опять удивительное выражение ваше, Степан Трофимович.) Но у Nicolas никогда не было ни Горацио, ни Офелии. У него была лишь одна его мать, но что же может сделать мать одна и в та­ких обстоятельствах? Знаете, Петр Степанович, мне становится даже чрез­вычайно понятным, что такое существо, как Nicolas, мог являться даже и в таких грязных трущобах, про которые вы рассказывали. Мне так ясно пред­ставляется теперь эта «насмешливость» жизни (удивительно меткое выра­жение ваше!)[369], эта ненасытимая жажда контраста, этот мрачный фон карти­ны, на котором он является как бриллиант, по вашему же опять сравнению, Петр Степанович. И вот он встречает там всеми обиженное существо, кале­ку и полупомешанную, и в то же время, может быть, с благороднейшими чув­ствами!

Гм, да, положим.

И вам после этого непонятно, что он не смеется над нею, как все! О люди! Вам непонятно, что он защищает ее от обидчиков, окружает ее ува­жением, «как маркизу» (этот Кириллов, должно быть, необыкновенно глу­боко понимает людей, хотя и он не понял Nicolas!). Если хотите, тут имен­но через этот контраст и вышла беда; если бы несчастная была в другой об­становке, то, может быть, и не дошла бы до такой умоисступленной мечты. Женщина, женщина только может понять это, Петр Степанович, и как жаль, что вы. то есть не то, что вы не женщина, а по крайней мере на этот раз, что­бы понять!

То есть в том смысле, что чем хуже, тем лучше[370], я понимаю, понимаю, Варвара Петровна. Это вроде как в религии: чем хуже человеку жить или чем забитее или беднее весь народ, тем упрямее мечтает он о вознаграждении в раю, а если при этом хлопочет еще сто тысяч священников, разжигая мечту и на ней спекулируя, то. я понимаю вас, Варвара Петровна, будьте покойны.

Это, положим, не совсем так, но скажите, неужели Nicolas, чтобы пога­сить эту мечту в этом несчастном организме (для чего Варвара Петровна тут употребила слово «организм», я не мог понять), неужели он должен был сам над нею смеяться и с нею обращаться, как другие чиновники? Неужели вы от­вергаете то высокое сострадание, ту благородную дрожь всего организма, с ко­торою Nicolas вдруг строго отвечает Кириллову: «Я не смеюсь над нею». Вы­сокий, святой ответ!

Sublime[371], — пробормотал Степан Трофимович.

И заметьте, он вовсе не так богат, как вы думаете; богата я, а не он, а он у меня тогда почти вовсе не брал.

Я понимаю, понимаю всё это, Варвара Петровна, — несколько уже не­терпеливо шевелился Петр Степанович.

Перейти на страницу:

Похожие книги