Бесы

О, это мой характер! Я узнаю себя в Nicolas. Я узнаю эту молодость, эту возможность бурных, грозных порывов. И если мы когда-нибудь сблизимся с вами, Петр Степанович, чего я с моей стороны желаю так искренно, тем бо­лее что вам уже так обязана, то вы, может быть, поймете тогда.

О, поверьте, я желаю, с моей стороны, — отрывисто пробормотал Петр Степанович.

Вы поймете тогда тот порыв, по которому в этой слепоте благородства вдруг берут человека даже недостойного себя во всех отношениях, человека, глубоко не понимающего вас, готового вас измучить при всякой первой воз­можности, и такого-то человека, наперекор всему, воплощают вдруг в какой-то идеал, в свою мечту, совокупляют на нем все надежды свои, преклоняются пред ним, любят его всю жизнь, совершенно не зная за что, — может быть, именно за то, что он недостоин того. О, как я страдала всю жизнь, Петр Степанович!

Степан Трофимович с болезненным видом стал ловить мой взгляд; но я вовремя увернулся.

.И еще недавно, недавно — о, как я виновата пред Nicolas!.. Вы не по­верите, они измучили меня со всех сторон, все, все, и враги, и людишки, и дру­зья; друзья, может быть, больше врагов. Когда мне прислали первое презрен­ное анонимное письмо, Петр Степанович, то, вы не поверите этому, у меня не­достало, наконец, презрения, в ответ на всю эту злость. Никогда, никогда не прощу себе моего малодушия!

Я уже слышал кое-что вообще о здешних анонимных письмах, — ожи­вился вдруг Петр Степанович, — и я вам их разыщу, будьте покойны.

Но вы не можете вообразить, какие здесь начались интриги! — они из­мучили даже нашу бедную Прасковью Ивановну — а ее-то уж по какой при­чине? Я, может быть, слишком виновата пред тобой сегодня, моя милая Прас­ковья Ивановна, — прибавила она в великодушном порыве умиления, но не без некоторой победоносной иронии.

Полноте, матушка, — пробормотала та нехотя, — а по-моему, это бы всё надо кончить; слишком говорено. — и она опять робко поглядела на Лизу, но та смотрела на Петра Степановича.

А это бедное, это несчастное существо, эту безумную, утратившую всё и сохранившую одно сердце, я намерена теперь сама усыновить, — вдруг вос­кликнула Варвара Петровна, — это долг, который я намерена свято испол­нить. С этого же дня беру ее под мою защиту!

И это даже будет очень хорошо-с в некотором смысле, — совершен­но оживился Петр Степанович. — Извините, я давеча не докончил. Я имен­но о покровительстве. Можете представить, что когда уехал тогда Николай Всеволодович (я начинаю с того именно места, где остановился, Варвара Петровна), этот господин, вот этот самый господин Лебядкин, мигом во­образил себя вправе распорядиться пенсионом, назначенным его сестри­це, без остатка; и распорядился. Я не знаю в точности, как это было тогда устроено Николаем Всеволодовичем, но через год, уж из-за границы, он, уз­нав о происходившем, принужден был распорядиться иначе. Опять не знаю подробностей, он их сам расскажет, но знаю только, что интересную особу поместили где-то в отдаленном монастыре, весьма даже комфортно, но под дружеским присмотром — понимаете? На что же, вы думаете, решается гос­подин Лебядкин? Он употребляет сперва все усилия, чтобы разыскать, где скрывают от него оброчную статью, то есть сестрицу, недавно только дости­гает цели, берет ее из монастыря, предъявив какое-то на нее право, и при­возит ее прямо сюда. Здесь он ее не кормит, бьет, тиранит, наконец получа­ет каким-то путем от Николая Всеволодовича значительную сумму, тотчас же пускается пьянствовать, а вместо благодарности кончает дерзким вызо­вом Николаю Всеволодовичу, бессмысленными требованиями, угрожая, в случае неплатежа пенсиона впредь ему прямо в руки, судом. Таким образом, добровольный дар Николая Всеволодовича он принимает за дань, — може­те себе представить? Господин Лебядкин, правда ли всё то, что я здесь сей­час говорил?

Капитан, до сих пор стоявший молча и потупив глаза, быстро шагнул два шага вперед и весь побагровел.

Петр Степанович, вы жестоко со мной поступили, — проговорил он, точно оборвал.

Как это жестоко и почему-с? Но позвольте, мы о жестокости или о мяг­кости после, а теперь я прошу вас только ответить на первый вопрос: правда ли всё то, что я говорил, или нет? Если вы находите, что неправда, то вы може­те немедленно сделать свое заявление.

Я. вы сами знаете, Петр Степанович. — пробормотал капитан, осек­ся и замолчал. Надо заметить, что Петр Степанович сидел в креслах, заложив ногу на ногу, а капитан стоял пред ним в самой почтительной позе.

Колебания господина Лебядкина, кажется, очень не понравились Петру Степановичу; лицо его передернулось какой-то злобной судорогой.

Да вы уже в самом деле не хотите ли что-нибудь заявить? — тонко по­глядел он на капитана. — В таком случае сделайте одолжение, вас ждут.

Вы знаете сами, Петр Степанович, что я не могу ничего заявлять.

Нет, я этого не знаю, в первый раз даже слышу; почему так вы не може­те заявлять?

Капитан молчал, опустив глаза в землю.

Позвольте мне уйти, Петр Степанович, — проговорил он решительно.