Бесы

Но та едва повернула к нему голову, несмотря на то что с полчаса назад была ошеломлена при первом его появлении. Теперь же у ней были новые хлопоты: с самого того мгновения, как вышел капитан и столкнулся в дверях с Никола­ем Всеволодовичем, Лиза вдруг принялась смеяться, — сначала тихо, порыви­сто, но смех разрастался всё более и более, громче и явственнее. Она раскрасне­лась. Контраст с ее недавним мрачным видом был чрезвычайный. Пока Нико­лай Всеволодович разговаривал с Варварой Петровной, она раза два поманила к себе Маврикия Николаевича, будто желая ему что-то шепнуть; но лишь толь­ко тот наклонялся к ней, мигом заливалась смехом; можно было заключить, что она именно над бедным Маврикием Николаевичем и смеется. Она, впрочем, ви­димо старалась скрепиться и прикладывала платок к губам. Николай Всеволодо­вич с самым невинным и простодушным видом обратился к ней с приветствием.

Вы, пожалуйста, извините меня, — ответила она скороговоркой, — вы. вы, конечно, видели Маврикия Николаевича. Боже, как вы непозволи­тельно высоки ростом, Маврикий Николаевич!

И опять смех. Маврикий Николаевич был роста высокого, но вовсе не так уж непозволительно.

Вы. давно приехали? — пробормотала она, опять сдерживаясь, даже конфузясь, но со сверкающими глазами.

Часа два с лишком, — ответил Nicolas, пристально к ней присматрива­ясь. Замечу, что он был необыкновенно сдержан и вежлив, но, откинув вежли­вость, имел совершенно равнодушный вид, даже вялый.

А где будете жить?

Здесь.

Варвара Петровна тоже следила за Лизой, но ее вдруг поразила одна мысль.

Где ж ты был, Nicolas, до сих пор, все эти два часа с лишком? — подошла она. — Поезд приходит в десять часов.

Я сначала завез Петра Степановича к Кириллову. А Петра Степановича я встретил в Матвееве (за три станции), в одном вагоне и доехали.

Я с рассвета в Матвееве ждал, — подхватил Петр Степанович, — у нас задние вагоны соскочили ночью с рельсов, чуть ног не поломали.

Ноги сломали! — вскричала Лиза. — Мама, мама, а мы с вами хотели ехать на прошлой неделе в Матвеево, вот бы тоже ноги сломали!

Господи помилуй! — перекрестилась Прасковья Ивановна.

Мама, мама, милая ма, вы не пугайтесь, если я в самом деле обе ноги сломаю; со мной это так может случиться, сами же говорите, что я каждый день скачу верхом сломя голову[372]. Маврикий Николаевич, будете меня водить хромую? — захохотала она опять. — Если это случится, я никому не дам себя водить, кроме вас, смело рассчитывайте. Ну, положим, что я только одну ногу сломаю. Ну будьте же любезны, скажите, что почтете за счастье.

Что уж за счастье с одною ногой? — серьезно нахмурился Маврикий Николаевич.

Зато вы будете водить, один вы, никому больше!

Вы и тогда меня водить будете, Лизавета Николаевна, — еще серьезнее проворчал Маврикий Николаевич.

Боже, да ведь он хотел сказать каламбур! — почти в ужасе воскликну­ла Лиза. — Маврикий Николаевич, не смейте никогда пускаться на этот путь! Но только до какой же степени вы эгоист! Я убеждена, к чести вашей, что вы сами на себя теперь клевещете; напротив; вы с утра до ночи будете меня тогда уверять, что я стала без ноги интереснее![373] Одно непоправимо — вы безмерно высоки ростом, а без ноги я стану премаленькая, как же вы меня поведете под руку, мы будем не пара!

И она болезненно рассмеялась. Остроты и намеки были плоски, но ей, очевидно, было не до славы.

— Истерика! — шепнул мне Петр Степанович. — Поскорее бы воды стакан.

Он угадал; через минуту все суетились, принесли воды. Лиза обнимала свою мама, горячо целовала ее, плакала на ее плече и тут же, опять откинув­шись и засматривая ей в лицо, принималась хохотать. Захныкала, наконец, и мама. Варвара Петровна увела их обеих поскорее к себе, в ту самую дверь, из которой вышла к нам давеча Дарья Павловна. Но пробыли они там недолго, минуты четыре, не более.