Без иллюзий

О Нине Николаевне Леонтьевой Михаил впервые услышал еще от Данилова и Влэдуца. Они даже рассматривали некий план совместной работы в одном учреждении, который так и не реализовался. Потом о Нине Леонтьевой рассказывал ему Саша Бориспольский. Она жила недалеко от института и однажды половина отдела, без Михаила, ходила к ней в гости. Несомненно, она тоже слышала о Горском, и все-таки он был немало удивлен, когда она позвонила ему на работу днем и пригласила придти. Ему открыла дверь высокая стройная женщина со спокойным приятным и внушающим доверие лицом. На ней было простое и очень идущее к лицу и фигуре платье. В голове Михаила тут же промелькнула метафорическая аналогия с Печоринским высказыванием в «Княжне Мери» Лермонтова: «Оружие дорогое, но в простой оправе». Приветливым жестом Нина пригласила его внутрь. Они тогда долго говорили на разные темы, не испытывая никаких затруднений оттого, что раньше никогда не встречались. До конца пребывания в гостях у Нины Михаил так и не догадался о причине, по которой он оказался здесь. На прощание он слегка привлек Нину за плечи к себе, чтобы поцеловать, но она неожиданно быстро отстранилась, подумав, очевидно, что он хочет от нее «того же самого что и мой друг Коля Остен-Бакен от польской красавицы Инги Зайонц», хотя подобных намерений у Михаила не было – поцелуй ему казался уместным завершением доверительной беседы. Реакция же Нины показала яснее слов, что она пригласила его НЕ ЗА ЭТИМ. Так он и остался навек со своим недоумением. Считать это обыкновенным проявлением женского любопытства к своей персоне Михаил так и не решился, а другого объяснения не придумал. Немногие более поздние встречи с Ниной Леонтьевой точно также прошли под знаком откровенности и взаимной симпатии без претензий на большее. Душевная близость получилась без всяких стараний – не совсем мимолетно, но кратко и памятно на всю последующую жизнь. Знакомство с Ниной Николаевной Леонтьевой заставило Михаила еще раз подумать о достаточно странном круге неформального общения столь разных представителей рода Homo sapiens, как она и Саша Бориспольский. Нина была серьезным научным работником. В области машинного перевода с французского на русский она шла своим собственным путем, имела заслуженную репутацию среди коллег не только в своей стране, но и в мире. Саша так и не переделался из конъюнктурного халтурщика, хотя в принципе для него могло быть достижимо сделаться нормальным ученым среднего уровня, отчасти даже со своими идеями. Но нет, он предпочел обходиться чужими, как правило, исходящими от носителей трескучей и переменчивой моды, но несколько более способных к генерации наукообразных идей, чем сам Бориспольский. Нина Леонтьева относилась к тем, кому было стыдно гнать туфту, выдавая ее за науку; для Саши Бориспольского это был хоть и не единственный, но все-таки главный инструмент в борьбе за завоевание ученых званий и научных должностей. Конечно, Михаил и сам общался с Бориспольским, но он вовсе не считал себя членом того тесного круга, в котором роились филологи-лингвисты, нечистые рядом с чистыми. Если угодно, в свой круг мыслеоборота Михаил Горский вообще мало кого пускал, а уж таких, как Саша, заведомо не пускал никогда. В то время как Нина, бывшая и старше Саши, и умнее, общалась с ним, едва ли не как со своим близким собратом, разрешала обращаться к ней «на ты», хотя тот явно не заслуживал подобной чести, Бориспольский просто добивался признания фиктивного равенства с людьми, подобными ей. Можно ли было считать это сколько-нибудь правомерным? Михаил полагал, что нет, а в жизни, оказывается, такое легко получалось. И удивляться на самом деле было нечему. Вокруг пчел, рядом с ними, всегда крутятся трутни, которые тоже для чего-то нужны. Когда начальником Бориспольского сделался Герольд Георгиевич Белоногов, ему стало совсем неуютно. Перед очередным совещанием рабочей группы по созданию лингвистического обеспечения государственной автоматизированной системы научно-технической информации Саша позвонил Михаилу и прямо попросил о поддержке – по его представлению Белоногов должен был использовать результат обсуждения поддерживаемой Сашей концепции скорей всего для снятия его с должности. Михаил был членом рабочей группы с момента ее создания решением ГКНТ. Концепция, которую представлял Бориспольский и с которой не был согласен Белоногов, отрабатывалась отнюдь не одним Бориспольским – это делали Казаков, Данилов, Горский и еще несколько менее активных членов. Михаил отдавал себе отчет в том, что по ходу времени в концепции можно кое-что поменять, но никак не ее основу. Герольда Георгиевича Белоногова он знал уже с десяток лет. Это был серьезный ученый. Он трудился в закрытом институте министерства обороны, занятого решением проблем обработки и поиска информации, и уже к моменту их первого знакомства был полковником. Теперь он вышел в отставку и устроился заведующим отделом примерно по прежнему профилю в гражданский институт, давно будучи доктором наук. Взгляды Белоногова, насколько он их декларировал, были вполне на уровне передовых знаний. И если он выражал несогласие с концепцией, причиной вполне могла быть просто антипатия к Бориспольскому, поскольку он имел все возможности знать, что тот халтурщик. Михаил решил не предрешать, как он поступит на заседании рабочей группы. Единственное, в чем он заранее не сомневался, так это в том, что Бориспольский был халтурщиком, модником, но по крайне мере понимающим то, что произносит, а ведь кругом было полным-полно халтурщиков куда более низкого сорта, которые не знали и не понимали ничего за исключением главного для них – как обрести ученую степень. Да, Саша не являлся образцом для подражания, да и как партнер по общему делу вполне мог без церемоний решить за обоих общее дело – раз Боливар не сможет вынести двоих, то меры к собственному спасению надо принять до того, как о положении вещей станет ясно и другому партнеру. Но это не значило, что ему в отместку следует отказать в помощи, если ее можно будет оказать без особых затрат для себя.