Без надежды на искупление

Ее желание сжечь его угасло, задушенное потребностью Эрбрехена, который так отчаянно желал преклонения перед собой. Хассебранд сдалась, понурив плечи. «Боги, я навсегда останусь в этой ловушке. Он никогда не выпустит меня на свободу».

– Конечно, я люблю тебя. – Гехирн всем своим нутром приняла для себя эту горькую истину.

– Ты собирались… – Эрбрехен моргнул, глядя на нее. Глаза его покраснели, и казалось, что его сердце разрывается от горя. – Ты говорила, что будешь любить меня даже без принуждения.

Это был не вопрос, поэтому она просто пристально посмотрела на него.

– Вот как, – сказал он, и взгляд его стал жестким. – Понятно. – Он огорченно покачал головой. – Ну и не страшно… пока не страшно. А куда они могли забрать мальчика? – требовательно сказал Эрбрехен. От его хорошего настроения не осталось и следа.

– В какие-нибудь места, где Кёниг и Геборене Дамонен почти не имеют влияния. – Гехирн представила себе карту местности. Она указала на запад. – В Найдрих.

– А между этим местом и Найдрихом есть города? – спросил Эрбрехен.

– Несколько небольших сельских общин.

Эрбрехен разочарованно заворчал.

– Мне нужно собрать побольше друзей. А много ли людей в Найдрихе? – Поработитель с голодным предвкушением облизал губы.

– Там все – самый дурной сброд. Гайстескранкен, фехтовальщики и воры. Это будет опасно.

– Будет весело. Они захотят быть моими друзьями. – Эрбрехен влажно улыбнулся Гехирн, при этом его маленькие глаза сверкали жестким, холодным блеском. – Ты согласна?

Конечно, она с ним согласилась.

Они шли ночью, и Эрбрехен опирался на плечи сильно исхудавшей Гехирн.

«Я так долго ждала, когда он ко мне прикоснется, а теперь не чувствую ничего, кроме отвращения». И еще ненависти к себе. Знание – не сила, а наказание, ей посланное. Насколько счастливее она чувствовала себя, когда ничего не знала. Теперь она поняла, что те годы, когда она служила Кёнигу, были лучшими в ее жалкой жизни.

Поработитель постоянно жаловался, каких усилий от него требует ходьба и как ему неудобно, но при этом отказывался остановиться и отдохнуть. Он не желал оказаться в первом селении на их пути без Гехирн, а она все светлое время дня проводила, спрятавшись под остатками толстого знамени, которое они с собой захватили. Эрбрехен торопился, старался не терять попусту ночные часы; он совсем не берег силы Гехирн.

Эрбрехен, которому было непривычно, что вокруг него так мало народа, болтал без остановки.

Гехирн догадалась: тишина его до смерти пугает. Казалось, поработитель боится, что его окружение заметит или осознает какие-нибудь его недостатки, оставь он их в покое хоть на минуту. В определенном смысле это так и было – когда она решила, что умерла, какая-то часть ее разума вырвалась на волю, сбросив с себя наваждение его могучего бе-зумия.

«Поработитель». Когда она начала, всякий раз, думая об Эрбрехене, называть его про себя поработителем? Раньше такое было бы невозможно, особенно на таком близком расстоянии от него. Возможно, та хватка, которой держал ее этот человек, ослабела? Возможно, его сила уменьшилась, когда он потерял своих почитателей?

«На это мог бы ответить Ауфшлаг». День за днем росло в ней уважение к жирному воображуле.

Эрбрехен без остановки болтал о том, чем он в первую очередь подкрепится, когда они доберутся до цивилизованных мест.

Гехирн его перебила:

– Город.

– Как раз вовремя. Мне кажется, что от моих коленей осталось одно желе, и ступни тоже болят. Славно будет выспаться в кровати. Возможно, разделить постель с несколькими новыми друзьями. Ах да, ведь скоро поднимется солнце. Для тебя мы найдем какой-нибудь симпатичный подвал, где ты сможешь спрятаться. Тебе понравится.

– Да, – сказала Гехирн, толкая Эрбрехена, чтобы тот двигался побыстрее.

– Я люблю тебя, – напомнил ей Эрбрехен. – А ты любишь меня. – Он запыхался, стараясь идти в том темпе, который задавала хассебранд, но не жаловался.

* * *

Деревня оказалась сонным фермерским поселением, где жителей было человек тридцать; когда Эрбрехен и Гехирн, тяжело шагая, добрались туда, все спали. Петухи еще не успели пропеть зарю, и несколько десятков кур бродили между домов, вяло выклевывали дождевых червей. Даже собаки этого городка наблюдали за их приближением с сонным безразличием. Те немногие, кто проснулся в столь ранний час, собрались вокруг и глазели на Эрбрехена и Гехирн, которые стояли, завернувшись в измазанные размокшим пеплом лохмотья золотого знамени.

Никогда еще Эрбрехен не испытывал такой сильной усталости. Он так обессилел, что не мог уже произносить красивых речей. Вместо этого он воздел руки к небу и завопил:

– Вот он я! – со всей силы своих легких. Когда еще больше людей пришли на шум и присоединились к собравшейся толпе, он снова завопил: – Это я!