Без надежды на искупление

Вокруг было спокойно: они находились в глазу бури, в раскаленном центре, вокруг которого утрачивали разум, теряли последние надежды. Горизонт со всех сторон клубился и вздымался, как зловещий синяк, водоворотом воплощенных зловещих неврозов. Небо казалось больным, и нездорова была сама реальность, которую вовсе не пытались вылечить. Гехирн чувствовала в воздухе вкус всего этого. Сама земля стенала от невзгод. Гехирн хотелось выжечь охватившую все заразу.

Реген Анруфер – шаман, прислуживавший Эрбрехену, – волоча ноги, ступал возле Гехирн. Его выпученные глаза были обращены в мрак вечности, а на лице застыла гримаса, так что виднелись немногочисленные гнилые зубы. С подбородка на грудь Регена лился поток бурой слюны, перемешавшейся с песком. Гехирн хотелось сжечь шамана племени шламмштамм, смыть его прочь очистительным огнем. Позади следовала толпа иссохших людей, с трудом передвигавших ноги под тяжестью паланкина Эрбрехена. Толпу ей тоже хотелось превратить в факелы. Пламя, сжигающее плоть до кости, вычеркивающее из жизни этот мерзкий смрад.

«Сжечь». При этой мысли она с наслаждением ощутила, как бегут по спине мурашки. Как всегда, после этого Гехирн испытала отвращение.

Эрбрехен все еще оставался в своем завешенном паланкине, и на этот раз с ним был мальчик, юный и белокурый, который напомнил Гехирн Моргена, бога-ребенка. От этой мысли ее затошнило.

Когда она шла перед толпой, смрад не казался настолько невыносимым, – хотя, конечно, вовсе и не исчезал, – и не приходилось пробираться среди омерзительных следов, которые оставались от этого сброда, не способного позаботиться о самих себе. Друзья Эрбрехена предпочитали не отделяться от каравана – или у них просто не хватало на это сил, – чтобы справить нужду. Они испражнялись на ходу, и понос струился по их истощенным ногам. У большинства уже не было обуви, и они шагали босиком – с мозолями, натертыми на ступнях, из ран текла кровь, – прямо по какашкам, оставшимся от тех, кто шел впереди.

«Сжечь дотла все это дерьмо».

Гехирн искоса глянула на Регена. Все еще текла кровь из множества ранок, которые шаман сам нанес на свои костлявые руки, чтобы накормить небеса. На ненависти к себе и издевательствах над самими собой многие и стали гайстескранкен. Реген осушил себя, как будто кровь – а не постепенно отказывавший ему разум – подпитывала его силы. Бледный и осунувшийся, он ходил, как неудачно кем-то поднятый труп, и казалось, что в любой момент он может упасть без чувств.

А когда с ним это случится, снова начнет палить солнце. Эрбрехен слишком многого требовал от шамана племени шламмштамм.

– Защити моего хассебранда от солнца и луны, – приказал Эрбрехен Регену.

– Станет нарастать буря, такая буря, с которой я не смогу…

– Только сделай так, чтобы здесь не пошел дождь. – И тут Эрбрехен улыбнулся коротышке-шаману. – Сделай это для меня, друг мой.

В глазах Регена Гехирн увидела отчаяние, ненависть и любовь. Реген будет удерживать бурю на одном месте, пока хватит сил. Он так любил Эрбрехена, что меньшим ограничиться не мог.

Гехирн и Реген обменялись взглядами, в которых читалась взаимная ненависть и вместе с тем понимание. Оба понимали, что психические силы Регена не выдержат такого постоянного злоупотребления его способностями. Эрбрехен пугающе быстро выжигал в Регене остатки здравомыслия.

Гехирн тихо усмехнулась, воображая уродливого низкорослого шамана сухой палкой, которую скоро бросят в бушующее пламя. Мысль была и приятной, и отрезвляющей. Гехирн оставалось только надеяться, что поедание тушеных органов оттянет ее собственное погружение в безумие. Если Эрбрехен прав и пожирание душ людей, менее тронутых, чем она, ее способно спасти, то, возможно, она сможет выполнять пожелания Эрбрехена и все же продолжать жить.

– Он не любит тебя, – пробормотал Реген, ковыряя на себе струп.

– Любит, – ответила она. – Он делится со мной своим рагу. А с тобой он делится? – спросила она, зная ответ.

Реген хмуро опустил взгляд на землю. Он не замечал ниточки бурой слюны, свисавшей у него с подбородка.

– А он прикасается к тебе? – спросил вдруг шаман. – Если бы он любил тебя, он бы до тебя дотрагивался. – Реген усмехнулся гнилозубым ртом, глядя на нее. – Он когда-нибудь

касался тебя?

«Нет, ни разу». Гехирн посмотрела через плечо назад, туда, где в завешенном паланкине был Эрбрехен. Ей оставалось только воображать, что происходит внутри.

– Не всегда любовь проявляется физически, – сказала она.

«Почему он не прикасается ко мне?»

Когда падал еще один из почитателей Эрбрехена – сам или под чьими-то ударами, – Эрбрехен и Гехирн поедали мелкие душонки, а Реген смотрел на них, и час от часу в его глазах таяли его отчаянные надежды. Эрбрехен, казалось, совсем этого не замечал.

Гехирн разглядывала рой костлявых тел, суетливо разламывавших одного из них на куски, которые влезут в котел. И все же ей было не поспорить. Ведь, по правде говоря, ей не так важно, любил ли ее Эрбрехен, – достаточно, что она его любила. А она его любила. Любила, боялись его и преклонялась перед ним.