Без очереди. Сцены советской жизни в рассказах современных писателей

…и дверь впотьмах привычную толкнул,а там и свет чужой, и странный гул —куда я? где? – и с дикою догадкойзастолье оглядел невдалеке,попятился – и щелкнуло в замке.И вот стою. И ручка под лопаткой.А рядом шум, и гости за столом.И подошел отец, сказал: – Пойдем.Сюда, куда пришел, не опоздаешь.Здесь все свои. – И место указал.– Но ты же умер! – я ему сказал.

А он: – Не говори, чего не знаешь.Он сел, и я окинул стол с вином,где круглый лук сочился в заливноми маслянился мозговой горошек,и мысль пронзила: это скорбный сход,когда я увидал блины и меди холодец из поросячьих ножек.Они сидели как одна семья,в одних летах отцы и сыновья,и я узнал их, внове узнавая,и вздрогнул, и стакан застыл в руке:я мать свою увидел в уголке,

она мне улыбнулась как живая.В углу, с железной миской, как всегда,она сидела, странно молода,и улыбалась про себя, но пятнав подглазьях проступали всё ясней,как будто жить грозило ей – а ейтак не хотелось уходить обратно.И я сказал: – Не ты со мной сейчас,не вы со мной, но помысел о вас.Но я приду – и ты, отец, вернешьсяпод этот свет, и ты вернешься, мать!

– Не говори, чего не можешь знать, —услышал я, – узнаешь – содрогнешься.И встали все, подняв на посошок.И я хотел подняться, но не мог.Хотел, хотел – но двери распахнулись,как в лифте, распахнулись и сошлись,и то ли вниз куда-то, то ли ввысь,быстрей, быстрей – и слезы навернулись.И всех как смыло. Всех до одного.Глаза поднял – а рядом никого,ни матери с отцом, ни поминанья,лишь я один, да жизнь моя при мне,

да острый холодок на самом дне —сознанье смерти или смерть сознанья.И прожитому я подвел черту,жизнь разделив на эту и на ту,и полужизни опыт подытожил:та жизнь была беспечна и легка,легка, беспечна, молода, горька,а этой жизни я еще не прожил.

…Недавно провожал в последний путь мать моей школьной подруги. Потом ехал обратно на такси, и по иронии судьбы таксист меня повез по улице Матросской Тишины, где она и жила. Я поднял глаза, и пока автомобиль ехал мимо, успел отыскать ее окна (кстати, тоже на пятом этаже). Сколько же там, в этой заставленной, почти захламленной квартире, осталось советских вещей – несмотря на то, что она, хозяйка, все- гда была такой вполне себе сдержанной диссиденткой. Где-то лежит в чреве выдвижного ящика отрывной календарь за 1977 год. Где-то стоит пепельница, которая была куплена в Сочи. А главное – эта старая кухонная раковина. Чугунная. Эмалированная. Такая у меня тоже есть. Когда все меняли на новые, с алюминиевыми поддонами, я отказался. Только вкрутил новые ручки в дверцы. И раковина засияла. Благодарная, прекрасная, белоснежная, как будто она навсегда.

Дмитрий Быков

Сумерки империи

1