Без очереди. Сцены советской жизни в рассказах современных писателей

Железная самодисциплина заставляла его писать без надежды на опубликование и держать жилище и тело в образцовом порядке. Он отлично понимал бессмысленность своей превосходной физической формы: человек накачивает мышцы и соблюдает спортивный режим, чтобы дольше прожить, а Дидуров понимал, что проживет недолго, потому что его жизнь и здоровье зависели от совершенно других обстоятельств. Он всюду наталкивался на стену, и стена его добила. Сильный человек, писавший сильные стихи, выпадавший из любых рамок и погибший, когда эти рамки рухнули, как погибает глубоководная рыба на мелководье, – он выдержал пресс власти, но не выдержал безвременья, когда ничто никому не нужно.

Все эти квартиры, студии, кружки, подпольные гении, машинописи, ксероксы, демонические красавицы – все это было средой моего отрочества, и все это кануло. Я не умею теперь десятой доли того, что умел тогда, и теперешняя моя аудитория – десятая часть тогдашней. Я прохожу мимо тех мест, зажмурившись.

Все это, в общем, развернутый комментарий к моему старому стихотворению “Сумерки империи”, написанному в конце 90-х о тех средах и тех людях. Россия не очень хорошо производит товары, но гениально плодит среды. Впрочем, и этот ее навык почти утрачен. Но зимой, особенно в последние дни ее, перед мартом, в период самого острого авитаминоза, кажется, что никогда уже не запахнет ни тополями, ни горячим июльским асфальтом, ни опавшей листвой; и всякий раз мы ошибаемся, и всякий раз это возвращается, потому что лучше живая боль, чем эта льдистая мертвечина. И эта боль уж точно осталась с нами, а может, “и не весь еще вытоптан луг, может, сызнова выйдет трава, милый друг, говорю, милый друг, отзовись, я жива!”. Это Нонна Слепакова, другой глубоководный поэт, расцветший в 70-е и умерший в 90-е.

Я тоже оттуда и ниоткуда больше не буду.

3