Без очереди. Сцены советской жизни в рассказах современных писателей

Особенно надо бы сказать о его увлечении роком, о песнях, которых он написал множество – на свою и чужую музыку. Однажды Юрий Шевчук в интервью автору этих строк сказал: “Никакого русского рока по строгому счету нет. Настоящий рок – это Леша Дидуров, читающий свои стихи”. Дидуров был свято убежден в логоцентричности русского рока, в примате поэзии над музыкой, поскольку все музыкальные открытия уже сделаны на Западе и на нашу долю остается лишь их адаптация к русской традиции (вот почему он так ценил фолк-рок, синтез блюза и русской народной баллады, – у него в кабаре было много таких исполнителей, чьи сочинения он называл “юродивыми проповедями”). Ему представлялось, что главная особенность русской рок-культуры – высокое поэтическое качество, без него в роке делать нечего; и он не ошибся – в истории русского рока остались только те сочинители, чей поэтический талант как минимум не меньше музыкального, а зачастую и превосходит его. Дидуров приятельствовал с БГ, ценил Шевчука, первым заметил Цоя и дал ему выступить (фонограмма этого концерта уцелела, как и фотография, где Цой солирует, а Дидуров играет на ударных). Именно Дидуров раньше всех обратил внимание на Башлачева и начал его знакомить с московскими знатоками, в том числе с Троицким. Как все самоучки, начиная с Горького, он был неутомимым культуртрегером, всегда готовым поддерживать, растить, ссужать деньгами, если были, и обеспечивать аудиторией таких же дворовых детей, как он: угрюмых, упорных, вдруг ощутивших в себе талант и все принесших ему в жертву. Через его кабаре – литературный клуб, собиравшийся то на Раушской набережной в ДК энергетиков, то в Еврейском культурном центре, то в киноклубе “Фитиль”, – так или иначе прошли все лучшие московские поэты и музыканты 70-х, а также сотни, если не тысячи, людей, из которых впоследствии ничего не вышло; но кабаре осталось их лучшим воспоминанием, единственным местом, где их слушали и где им были рады. Возникнет, конечно, вопрос – а надо ли было давать этим людям надежду, аудиторию, некий иллюзорный профессиональный статус, если из них все равно не получалось ни звезд, ни поэтов? Тут возможны разные ответы – потому что литература требует целиком и гения, и графомана, и платят за нее все одинаково, независимо от результата; но поскольку более сильных радостей не дает ничто – приходится признать, что Дидуров был прав, предоставляя своим воспитанникам среду, площадку, иллюзию востребованности. Всем им – всем нам, потому что и я птенец того же гнезда, – есть что вспомнить. Лучшие свои годы мы провели в кабаре. Там выступали Окуджава, Ряшенцев, Ким, Шендерович, О’Шен- нон, Кабыш, Исаева, Степанцов, Григорьев, Добрынин, Вишневский, Иноземцева, Коркия, там пела дидуровская рок-группа “Искусственные дети” под руководством Владимира Алексеева, там мелькнули или регулярно появлялись все звезды отечественного рока, в диапазоне от Науменко до Кинчева, от Желанной до Рады, от Насти до Бутусова. Там любил бывать и читать стихи Илья Кормильцев.

Дидуров потому и остался вертикально развивающимся поэтом, что не только учил и советовал (были случаи, когда он железной лапой мастера с начала до конца перепахивал готовые сочинения учеников, выбрасывая и вписывая целые строфы): он, как лучшие учителя, умел и поддерживать диалог с учениками, и учиться у них. Таков был Глеб Семенов – воспитатель нескольких поколений ленинградских поэтов; когда Семенов ненадолго переехал в Москву и немедленно основал тут новое ЛИТО, Дидуров в 1970 году, сразу после армии, пришел туда и успел перенять главное. Это главное – именно чуткость к чужой удаче; и Дидуров оставался младше почти всех своих сверстников, не выходя из образа вечного седого подростка, – именно потому, что готов был учиться у каждого семнадцатилетнего грязноволосого шкета, явившегося к нему со своими первыми песнями. Я отлично вижу, где в его стихах 70-х годов прямая полемика с Коркия и освоение его опыта; вижу, где его дружба с Кибировым, тогда никому не известным и еще носившим фамилию Запоев; где влияние Башлачева, а где отзвуки поэтики Майка.

Человек он был сложный, типичный self-made man, воспитавший себя бескомпромиссно, научившийся держать собственные комплексы, мании и фобии в такой жесткой узде, какой не даст никакое домашнее дворянское воспитание. Он по ускоренному методу выучил английский, чтобы ориентироваться в англоязычном роке, и говорил бегло, хотя и с абсолютно русским произношением; я слышал однажды, как его интервьюировал кто-то из британских рок-журналистов и дивился дидуровской пулеметной речи с множеством сложных книжных терминов (почерпнуть разговорные было неоткуда). Он научился молчать в ответ на прямые оскорбления и подначки, гордо прощаться и не возвращаться, когда трагически заканчивалась очередная любовь, когда выращенная и воспитанная им любовница уходила со всем новоусвоенным культурным багажом к надежному и глупому мужу. Это тоже стало важной дидуровской темой: