Без очереди. Сцены советской жизни в рассказах современных писателей

Ты хотела, чтоб я приглашал тебя чаще в кино,Потому что в кино мы на людях, и все же темно;И чтоб маме и папе твоим я понравиться смог,Чтоб за общим столом скрытно лапать тебя между ног;

Я же, глупый, тебя заволакивал в каждый подъезд,Потому что безлюднее нету общественных мест,Или школьный твой фартук мочил в подмосковной росе,Да к тому же то бок, то перед, а не сзади, как все.Это было давно, но как все я не мог и тогда.

Ты ушла от меня, и ушли за тобою года.И такие, как все, наливали тебе коньякиИ, на ноги косясь, через силу просили руки.И тебе изменяли, и ты изменяешь, как все, —

Но не мне, не со мной – я скачу от тебя на козе.Но тебе не проведать об этом ни духом, ни сном,Ибо днем ты оседлана днем, а ночью мужем-козлом.Козлом, как все…Как все, козлом…

Но зато как все!

Почему все не мое, спрашивает герой Кобо Абэ в “Красном коконе”. Потому что все уже чье-то. Вот эта лирическая драма – “всё чье-то” – еще одна сквозная тема дидуровской лирики: герой предлагал царства, героиня предпочла крысиную нору. Но рано или поздно она очнется – не затем же он заронил в нее свое семя, свою ненасытность и бесприютность, чтобы все это так и кануло.

Это понимание своей конечной – и неотвратимой – победы научило его претерпевать временные обломы со стоическим достоинством. Он выучился держать себя в руках, не срывался, умудрялся с ледяной вежливостью выслушивать клевету и не реагировать на отказы. Отказывали же ему часто – в публикации (хотя никто уже ничем не рисковал), в пристанище для его рок-кабаре, в добром слове после книги, когда книги наконец-то начали выходить. Дидуров постепенно сделал из себя человека, которому почти ничего не надо. Не пил, не курил, ежеутренняя пробежка, летом – футбол, бесконечное плавание, загорание, спортивные лагеря, дружба с множеством спортсменов, к которым он вывозил на летние сборы кабаре в полном составе… Летом все знали, где искать Дидурова: у него был свой летний кабинет в Серебряном бору, на конкретном пляже, там написаны почти все поэмы: валялся на солнце, сочиняя, потом окунался, час плавал, вылезал, снова жарился. Там же принимал молодых литераторов, выслушивал их опусы; я приходил туда показывать новые вещи. Переплывая Москва-реку, попали под грозу, он под ливнем там же, в воде, читал “Плач на расставание с девой Марией”, только что законченный, – сплошной дождь, хлеставший отовсюду, очень гармонировал с бурным отчаянием этого позднего любовного текста. Так мне это и запомнилось – разлив, разрыв, молнии, среди всего этого Дидуров на середине реки, читающий страшное любовное стихотворение о девочке, которая никогда не вернется.

Женщин было много, он не преувеличивал, говоря о гареме. Конечно, это были женщины не самые простые, дура не могла бы оценить его энергию и ум, – но, как ни странно, московские красавицы всегда любят стихи больше, чем деньги. Репутация Казановы, разбивателя сердец была Дидуровым заслужена: до пятого брака, самого долгого и счастливого, он действительно сменил множество постелей, спутниц и женских типов (хотя идеалом его оставалась девочка из детства, нимфетка из параллельного класса, так всегда бывает). Владимир Чернов, тогда дидуровский редактор в “Комсомолке”, а впоследствии регулярный публикатор его очерков в “Огоньке”, рассказывал о бытовавшем в редакции термине “Леша с лыжами”: большинство девушек Дидурова были выше его на две головы, он появлялся в обществе красавиц-манекенщиц, вызывая у коллег изжогу зависти, но что-то они в нем находили, эти манекенщицы, чего не было в так называемых состоявшихся мужчинах. Одну такую девушку Леша на спор пронес на руках от Белорусского вокзала до улицы Правды, где работал в “Комсомолке”, – она тоже была здорово его выше и ненамного легче; следом, запечатлевая событие, бежал фотокор. Он был красивый человек, да.