(без) Право на ошибку

Он хотел угодить ей. Это я видел — любил ее до безумия и все делал, чтобы его «Клавочка» была при нарядах, деньгах, домах отдыха. Меня так не любил. Я рано начал оставаться дома один. В первом классе сам ходил в школу, сам делал уроки и варил себе макароны и сосиски. Сам выбирал одежду, друзей и кружки. Мать называла это «навыками самостоятельности», отец «школой жизни», но, по факту, им просто не было интересно заниматься собственным сыном.

Зачем они меня вообще родили оставалось загадкой.

У нас не было других родственников — а если и были, я об этом ничего не знал. Быстро уяснил, что могу рассчитывать только на себя и если хочу чего-то, то придется этого добиваться самому. А другие люди для этого не нужны. И жил в квартире на правах соседа, которому оставляли денег на продукты, а взамен требовали помогать поддерживать чистоту.

Мне казалось, что я полностью независим от родителей.

Но жизнь показала, что я ошибался.

Мне оставался месяц до шестнадцатилетия, когда отца сразил обширный инсульт, парализовавший его почти полностью. Он и раньше жаловался на самочувствие, но это не остановило тварь, звавшуюся моей матерью, от жестокого эксперимента. Вместо того, чтобы поговорить, подать на развод — или как это делают нормальные люди — она придумала перерубить концы одним махом и привела своего любовника, который к тому моменту потрахивал ее уже пару лет, к нам домой, да так, чтобы их смог застать отец.

Итогом действительно стал развод.

А еще парализованный мужик за сорок, растерянный молодой парень, который только думал, что был взрослым, а по факту оказался беспомощным дитем. И два собранных чемодана, с которыми моя мать ушла в «новую жизнь».

Отец умер спустя два года. Все это время мне помогал разве что Егор Константинович, единственный, кого я бы назвал другом отца. Чего мне стоили эти два года, я вспоминать не любил.

Мать на похороны я не позвал. Когда мне исполнилось восемнадцать — отсудил квартиру. Когда начал зарабатывать нормальные деньги, устроил ее любовнику, уже мужу, травлю, стоившему тому работы. Она приходила ко мне, рыдая, умоляя простить ее. Не тогда, когда все это произошло — позже, когда я основательно испортил им жизнь. Она причитала, размазывая слезы и тушь, что хорошие мальчики не мстят, что все получилось случайно, что она не хотела, что надо уметь прощать.

На что я ответил, что если она не исчезнет из моей жизни и не будет сидеть тише воды в каком-нибудь Мухосранске, то ей придется подставить другую щеку. Прям согласно тем заветам, которые она пропагандирует.

Потому что я никогда не был хорошим мальчиком. У меня просто не было на это шансов.

Удивительно, как я не спился и не скурился в те годы.

Хотя, не удивительно. Такой путь был для слабаков, а я презирал слабость. И никогда не позволял себе то, что делает меня слабым.

Я начал делать бизнес когда мне было семнадцать. Ну как бизнес — как умел, тупо на коленке и наглости. И где-то на том отрезке пути встретил Горильского. Мажористый мальчик с приличными родителями и даже собственной тачкой. Он что-то вякнул в мою сторону в случайной общей компании.

Я набил ему морду.

Можно сказать, с той поры началась наша дружба-соперничество. И совместная деятельность. У него водилась наличность и кое-какие связи — и я использовал их на полную. Сработались.

Эта тварь ведь сосала с меня даже не ради больших денег. Или ради выживания. Он был просто больным ублюдком, которому хотелось исподтишка уколоть меня. Слить немного с потока. Чтобы наслаждаться потом не результатами, а просто самим фактом того, что он сумел провести меня.

Блядь, суммы которые он так или иначе воровал, были в масштабах бизнеса или даже его дохода не гигантскими. Он с легкостью получил бы их, если бы иногда немного чаще отрывал свою задницу от дивана. Ему просто доставляло удовольствие регулярно подпаивать меня ядом. Доставляло удовольствие забирать то, что нравилось мне. И когда понял, насколько мне нравится Настя, сделал, похоже, все, чтобы присвоить и ее.

Если бы она тогда увлеклась Горильским, он бы забыл ее на следующее утро.

Но она, на свою беду, увлеклась мной.

И как ни дерьмово считать себя ошибкой в жизни другого человека, я стал для Насти именно ею.

Я еще не разобрался до конца, что же именно произошло тогда, как именно он сделал так, что я вдруг превратился в слепого мудака, но уже от одного понимания, что девочка была права в своих подозрениях относительно его деятельности, говорило мне о многом. О том, что она могла быть права и в остальном.

Я глотал эту отраву знаниями, как другие глотают лекарство. Но не для того, чтобы излечиться. Змей-искуситель протянул мне свой яркий плод — и я готов был быть изгнан из Рая.

Вот только я не думал, что и в Аду для меня тоже не найдется места.

* * *

— Насти больше не существует, — голос Егора был каким-то блеклым. Я бы даже сказал осторожным. Он никогда не работал сапером, но я вдруг заподозрил в нем не меньшие таланты.

— О чем вы?