(без) Право на ошибку

Ничего, подобрал, принял. Позволил впрыснуть яд ему под кожу.

Позволил сомнениям прокрасться в его душу.

У меня не было изначально задачи хоть как-то исправить впечатление о себе. Рассказать, наконец, правду — но аргументированно, спокойно. Но и без моих слов я видела, что он никак не может просчитать, что происходит И достаточно знала Веринского, чтобы осознать — он будет об этом думать. Думать обо мне. Вспоминать.

Травиться этими воспоминаниями.

И это доставляло мне удовольствие. Пусть он и не сможет испытать всего того, что испытала я — но несколько раскаленных иголок под ногти я ему загнала.

Он будет думать обо мне. Об этой ночи. Я знала. Как и то, что я буду думать о нем. Но не так, как раньше. Не со страхом, болью и бессмысленным гневом. Спокойно. Отстраненно. Беспристрастно.

Чужая жадность стала причиной гибели двух людей — меня и моего крохи. О котором я не подозревала — черт, я не была машиной у которой все работает, как отлаженный механизм, у меня и раньше были задержки — но которого успела полюбить мертвым.

Веринский был виноват не меньше.

Такое не прощают.

Вот только те, кто не прощает, продолжают медленно подыхать под гнетом собственных обид. А я хотела отпустить. И его, и его ублюдочного друга.

А главное — свою неспособность быть счастливой.

Хотела снова жить. Перестать бояться. Хотела, чтобы волки, выжравшие мое сердце, наконец насытились и свалили далеко и надолго. Навсегда. Хотела стать, наконец, той, кого больше нельзя растоптать так просто. Унизить. Пригрозить. Обидеть.

И у меня, похоже, это получилось. Потому что ночью, в гостинице, с Михаилом была не девочка Настя, влюбленная по самые уши. Готовая стать кем угодно ради него, даже Элизой. С ним была я сама, такая, какая есть, какой стала — взрослая женщина, уверенная в себе и своей власти.

И этой женщине понравилось играть с хищником. Ей понравилось мстить и оставлять за собой сожженные города. Чтобы потом больше в них не возвращаться.

Хуже было то, что этой женщине понравился Веринский. Я сколько угодно могла бы врать другим, но себе больше не врала. Он привлекал меня. Но я теперь знала его слишком хорошо, чтобы снова поддаться своим чувствам. Чтобы снова поверить, что он может стать моим защитником. Надежной стеной и светом в ночи.

Не может И никогда не мог бы.

И плевать.

От размышлений меня отвлек звонок сотового. Я посмотрела на экран и почувствовала, как перехватывает дыхание. Боги. Неужели…

Голос моего адвоката был сух:

— Будьте готовы завтра в десять утра. Я сам заеду за вами.

Я судорожно кивнула, а потом поняла, что он не видит этого, и сказала «да».

И опустилась на ближайшую скамейку, потому что ноги меня не держали. Если все получится…

Заставила свою внутреннюю неуверенность заткнуться.

Получится, конечно все получится. Несколько лет ожиданий — и теперь все точно будет хорошо.

Пять лет назад я потеряла не только розовые очки и мужчину, которого любила, — я потеряла ребенка и всех своих будущих детей. И я будто провалилась в черную дыру. В ней не было ни радости, ни счастья — ничего. Я тогда держалась на инстинктах, каких-то транквилизаторах. Алкоголь. Страх. Истерики. Много чего. Раздирала руки в кровь. Мне постоянно снились какие-то жуткие образы. Покореженные младенцы. Плачущие женщины. Аварии. Я перестала из-за этого спать.

Даже когда мы с Димой уехали из Москвы, поженившись, сменив мне не только фамилию, но и имя, я не могла спать. Дима давал мне сделать с собой что-либо непоправимое. Успокаивал, подбадривал. Потом орал. Без него я бы не справилась — это я понимала со всей точностью. И снова брала, крала фактически все то, что он мне мог дать. Его время, силы, любовь.

А потом и его возможность стать отцом.

Он думал, что я не видела, как он смотрел на маленьких племянников и детей своих друзей. А я видела. Потому что так же на них смотрела. Я чувствовала эту его жажду. Еще больше чувствовала, потому что понимала — мне не быть матерью.

С Димой мы не предохранялись. Не договариваясь, втайне оба мечтали о ребенке. Лелеяли эту мысль и не только как возможность слепить нашу немного странную семью супер-клеем.

Мы, конечно, не сразу начали спать в одной постели. Я с год наверное не могла даже думать об этом. А потом как-то напилась, вспомнила своего «первого и единственного» и полезла с поцелуями к Диме. Клин клином. Почти успешно — но он все-таки отшвырнул меня от себя и отчитал, пока я заливалась пьяными слезами.

А спустя неделю соблазнил сам.

Он оказался нежным, опытным любовником. И мы и правда «старались». Но ничего не происходило. «Шанс», что мне давали врачи московской больницы оказался нулевой.

Диагноз «бесплодие». Лечение. Подтверждение диагноза. Одна полоска. И снова она. Гормоны. ЭКО. Неудача.

И я сказала хватит.

Больше не хотела, не могла. Тошнило от этих бесполезных попыток.

Дима предложил усыновление, но предложил так… Было видно, что ему не по душе. Что это было ради меня. Опять.

И, наверное, его предложение стало последней каплей в моем решении расстаться и дать, наконец, человеку жить.