(без) Право на ошибку

А вот меня мысль об усыновлении не покидала. Я засела за законы, статистику, правила. Прошла медкомиссию, освидетельствование, курсы для приемных родителей. Наняла ушлого мужика, который не то что бы специализировался в таких делах — но был в состоянии держать руку на пульсе.

И этот пульс, похоже, наконец застучал.

Конечно, мне могли по итогу и отказать. Несмотря на миллион давно готовых справок и любые деньги, которые я готова была заплатить.

Но адвокат не стал бы меня обнадеживать просто так.

Я вытерла вспотевшие ладони об юбку и набрала своего начальника.

Сказать, что на завтрашнее совещание не приду.

* * *

У нее в глазах был космос.

Огромная чужая Вселенная, которой она вовсе не готова была делиться со мной или с кем либо.

Я стояла и погружалась в эту темноту, чувствуя как она высасывает из меня все прошлое, неуверенность, одиночество.

Я почти не слышала, что мне говорили в опеке. Почти не смотрела бумаги.

Даже не потому, что знала, что мой адвокат все проверил. Что рассказал мне все подводные камни поставленных диагнозов, рождения ребенка у матери-наркоманки на тридцать пятой неделе. Что я сотни раз читала подобные истории, изучала статьи генетиков, заранее искала остеопата, невролога, вменяемого педиатра, которые готовы были поддерживать меня с первого же дня.

Нет, потому что верила — меня привели к ней. Всю жизнь вели.

А ее привели ко мне.

Нас всех кто-то ведет за руку в таких случаях. Ведет самым правильным, самым честным путем. Впечатывает со всей силы в стены страха, недоверия, неверия в способность пережить, перенести все тяготы и сложности выбранного пути. И стоит рядом, смотрит — преодолеешь ли ты эту стену? Разберешь по кирпичикам, обойдешь, перелезешь?

А может, развернешься назад?

В домах малютки обычно не меньше детей, чем в заявлениях в органах опеки.

Вот только потенциальные родители редко встречаются со своим потенциальными малышами. Они мечтают о каких-то конкретных детях. Здоровых, определенного возраста, с определенным цветом волос и полным статусом на усыновление.

Они не хотят брать опеку, таскаться по судам, боятся появления родственников, больниц, дорогостоящего лечения, моральных и материальных проблем.

Это их право.

Мне бубнят и бубнят каждый день про сложности, про лекарства, про подтвержденные и неподтвержденные статусы здоровья, про то что суд не сразу, потом, и там еще судья подумает, стоит ли позволять мне усыновить малышку.

Я каждый раз киваю, киваю.

А потом иду снова смотреть на девочку, у которой в глазах космос.

Я не могу сказать, что полюбила ее с первого взгляда. Что вот немедленно меня затопила волна нежности и умилительного восторга. Нет.

Она крохотная и страшненькая. Меньше, чем должна быть в два месяца. Прозрачные ручки и ножки в какой-то серой маечке, худенькое тельце. Как будто новорожденная. Она сморщенная, лысая, в прыщиках. Очень тихая — почти не шевелится, даже бодрствуя. Слишком рано уяснила для себя, что никто не придет, не подойдет, если она будет плакать.

В Доме Малютки плачут только первые недели. А потом замолкают даже если у них болит что-то. Потому что понимают — заплачь они, сообщи миру единственно возможным способом о том, что тебе больно, страшно, мокро, голодно, никто не поможет. Не возьмет на руки, не будет ходить с тобой, покачивая, не станет утешать, кормить, переодевать по первому требованию. Ты не нужен этому миру.

И я слишком хорошо знала, каково это — чувствовать именно так.

В комнате тихо, очень тихо. Новый корпус, покрашенные стены, девять деток в прозрачных чистых боксах. Временное мнимое благополучие, от которого спирает в груди.

Замороженные дети.

Единственный выход для их нервной системы — заблокировать все чувства. У них нет базового ощущения безопасности мира. Собственной нужности. Нет сил расти, бороться с болезнями.

У нее нет ничего и никого.

Кроме меня.

Потому что теперь у нее есть я. А она есть у меня. И мне плевать на любовь, диагнозы и идиотов, которые не поймут меня или не примут. Слишком важно то, что происходит между мной и этой девочкой.

Тонкая, хрупкая связь, не прочнее пока волоска.

Слишком важно то, что мы нашли друг друга в этой Вселенной.

Я знаю, что меня не ждет сплошной медовый месяц с появлением ребенка. Не думаю, что будет легко. Что не будет сложностей с работой. Я знаю, на что иду. Знала изначально — и все равно ломилась во все двери, высиживала очереди, платила адвокату, звонила по каждому телефону, который мне передавали, стояла с семи утра под дверями кабинетов, просматривала и просматривала базу данных по детям. Я знала, что никто не распахнет передо мной двери и не предложит войти учтиво, что мне придется самой ломиться в эту дверь, а если она будет закрыта, то искать другие двери. Не рассчитывать на то, что сработает в каком-то одном месте.

Я ломилась сразу во все доступные места. И недоступные.

Кто-то сверху, наверное, решил, что я достаточно настойчива.