Без Царя…

— Считаете? — надавил я голосом и сделал ещё один шажок, — Или нет? Ну?

— Несомненно… — Арустамов мазнул по мне взглядом и тут же отвёл глаза, — ты один из студентов…

— Но не товарищ, — закончил я спокойно за Вадима, — по крайней мере — не для вас.

— Послушайте, Алексей, — шагнул ко мне плечистый здоровяк из тех волжских богатырей, что выглядят как на картинах Васнецова и кажутся натурами цельными и ясными, но часто — только кажутся.

— Дайте мне договорить! — властно останавливаю его поднятой ладонью, и к моему удивлению, это удаётся!

— Скажите мне, представители студенческого товарищества… — яду в моём голосе может позавидовать кобра, — кто вас уполномочил представлять интересы студенчества? Или вы сами себя назначили?

— Да что вы его слушаете?! — неожиданным басом взревел низкорослый тщедушный парнишка семитской наружности, — Из-за него Галь томится в тюрьме и…

— А-а… — перебиваю его, — так это я, подлец этакий, стрелял в себя и обвинил в этом несчастную девушку?

— Вы подлец! — шагнул ко мне Арустамов, перехватывая лидерство и очевидно собравшись с мыслями.

— Не будь вы… нездоровы, — запинка была крохотной, но отчётливой, — я бы дал вам пощёчину!

— Как хорошо, что я… нездоров, не так ли? — язвительно парирую я, но тут опомнился соплеменник Галь.

— Неужели вам не стыдно? — с напором начал он, сжимая кулаки и испепеляя меня взглядом, — Хрупкая девушка сейчас в тюрьме и…

— Могу предложить ей пройти освидетельствование у психиатра, — устало отвечаю я, и к слову, это действительно хороший выход… мировая по сути.

— Да вы ничем не лучше тех палачей, что держат Галь в застенках! — взрывается так и оставшийся безымянными иудей, — Вы… вы подлец! Она замечательная! Она готова была пожертвовать своей жизнью из-за убеждений, а вы…

— А вы готовы? — парирую я, с трудом удерживая стон от ноющей боли в рёбрах. Все эти крики, резкие движения… — Готовы умирать ради моих убеждений?!

— Вот! — я в бешенстве хватаю со стола какие брошюры и сую ему, потом Арустамову, — Давайте! Ну! За пазуху их, и а я вас с десяти шагов…

В моих руках появляется «Браунинг» и ствол упирается сперва в лицо посеревшему от страха Арустамову, потом безымянному семиту.

— … во имя своих убеждений! Я убеждён, что вы… — задумываюсь ненадолго, — агенты жидомасонов, и я, ради всего хорошего и против всего плохого должен вас казнить.

— А вы… — перевожу пистолет на остальных «представителей товарищества», — будете потом защищать меня и требовать от родных вот этих…

Взмах пистолетом.

— … непременно идти в полицию и подавать прошение отпустить меня на свободу, потому что я не просто убийца, а убийца за идею! Ну?

… волжский богатырь сделал шаг вперёд, и я выстрелил между широко расставленных ног. Все замерли в каком-то томительном ожидании…

А менее чем через полминуты в аудиторию влетел преподаватель в сопровождении служителя.

— Это что такое было? — сухо поинтересовался он, глядя на пистолет в моей руке.

— Ничего особенного, — прячу пистолет, — обычная политическая дискуссия…

Глава 9

Открывайте, Революция!

Дверь в камеру приоткрылась с тем противным надсадным скрежетом, от которого начинают ныть зубы и портиться настроение. Усатая, несколько одутловатая физиономия немолодого полицейского служителя заглянула к нам и подслеповато заморгала, пытаясь в полумраке разглядеть искомую персону.

— Господин Пыжов, Алексей Юрьевич, — сквозь сдерживаемую зевоту выдавил он, — на выход.

— Господа… — слезая с дощатых нар, отполированных многими поколениями арестантских задниц, не без труда принимаю вертикальное положение, — не прощаюсь!

Послушались смешки и пожелание всех благ, а парочка доброхотов, зная о моей, несколько затруднительной ситуации, помогла мне отряхнуться и по мере возможностей оправить одежду. Публика здесь пёстрая, но откровенно уголовных нет, как нет и бродяг, нищих, и тому подобной шушеры. Так что, несмотря на некоторую тесноту и духоту, всё в общем-то сносно, могло быть и хуже. А клопы…

… мелочь, право слово! У кого их нет?!

В кабинете меня ждал Владимир Алексеевич, взъерошенный и задиристый, как дворовый кот перед хорошей дракой.

— Ба! — заорал он, едва завидев меня, бросаясь вперёд и распахивая объятия, — Стоик!

— Ох, прости, прости… — тут же завиноватился репортёр, отступая на шаг и пряча за спиной могучие ручищи, сделавшие бы честь иному цирковому борцу, — забыл, что ты ранен!

— А что… — он окинул меня пристальным взглядом, — трость отобрали, что ли? У раненого?!

— Владимир Алексеевич, — сушёным урюком сморщился полицейский в чине титулярного советника, с силой туша папиросу в бронзовой пепельнице, тем самым хороня её в братской могиле с прочими павшими окурками, — очевидно, произошла ошибка и…

— Ошибка?! — вставшим на дыбки медведем взревел Гиляровской, стукнув тростью об пол, — Это не ошибка, это преступление! Раненого, пострадавшего от рук террористки, сажать в камеру…

Я вижу, что Владимир Алексеевич несколько переигрывает. Он вообще склонен к театральщине, и «представлять» любит и умеет. Но ах, как к месту…