Безбилетники

– А как же без орденов-то? Вот орден «За верность». Вот медаль «Сорок лет совместной жизни». А вот это самый дорогой орден, – «За молчание».

И дед тихо затянул себе под нос песню. Про весенний сад и то, как кто-то кого-то ждет домой.

Песня кончилась. Егор притих, а дед все обнимал его своей крепкой сухой рукой и улыбался.

Разборки

…Утром вся Зеленка гудела, обсуждая вчерашние ночные события. Оказалось, что обстригли не только их, но и множество другого народу с соседних полян. А ранним вечером, пока они еще гуляли по Коктебелю, толпа пьяных уродов налетела на крайние, ближайшие к поселку палатки и избила их обитателей. Вглубь Зеленки они почему-то не пошли.

Глюк с утра встал, намотал себе на голову полотенце и, превозмогая головную боль, поехал за Кубой в Феодосию. Вернулись они вдвоем после обеда. Куба был совсем плох. Он еле стоял на ногах, – бледный, запухший, с иссиня-черными кругами под глазами. Медицинская сеточка на его голове прижимала ко лбу большую толстую марлю. Кубу мутило.

– Я к менту бежал. Думал, что он хоть тормознет этих сволочей, – отрывисто говорил Куба. – А потом вижу, что он отмороженный какой-то. Рожу отвернул, типа не при делах. Гуляет типа. Я тормознул, а потом дальше рванул, а он, гад, в этот момент меня ногой подцепил. Ну я – башкой о ступеньку. А эти сволочи ему: «Спасибо, братан». Эх, знал бы. У нас в Казани беспредел, конечно, и менты сволочи, но от Крыма я такого не ожидал.

– Чудак ты, Куба. Это ж менты. Собаки режима, – пожал плечами Том.

– Шов чешется! – Куба снял сеточку, осторожно убрал марлю. Его голова была вся в сизо-красных буграх, будто ей играли в футбол. Через весь его лоб шел длинный, зашитый черными нитками шов в форме буквы «Г».

– Не боись, – хмыкнул Монгол, – до смерти заживет.

– Меня из больницы не выпускали, поэтому через окно пришлось убегать. Еще хорошо, что одежду не забрали.

– Почему? – не понял Том.

– Я за операцию и процедуры не заплатил. Врач, мудила, сказал, что пока друзья не заплатят, он меня не выпустит. Все, кончилась советская халява.

– Куба, у тебя тут волосы клочками. Пошли, на море побреемся. – Глюк озабоченно посмотрел на Тома. – А ты идешь? Вон, тоже за ушами висит.

– Пусть растет, как подстригли.

– Так некрасиво же.

– Некрасиво, но правильно. – Том погладил свою клочковатую прическу.

– Ну, как знаешь.

Взяв бритву и мыло, Куба и Глюк спустились к морю. Там, раздевшись донага, они разложились на большом полузатопленном валуне и долго брили друг друга.

– Лысые в море, – задумчиво глядя с обрыва, сказал Монгол.

– Несуществующий шедевр неизвестного художника, – добавил Том.

Лысые, наконец, выбрались на поляну, и в полном изнеможении залегли у костра. Все в ссадинах, с черными кругами под затекшими кровью белками глаз, они чем-то напоминали панд. Монгол, как самый целый и здоровый, сварил суп. С ежиком своих уже отросших волос он выглядел приличнее всех. Кубе же становилось только хуже. Несмотря на жару, он с головой накрылся одеялом и полулежал под деревом, мелко трясясь от холода.

– Ну чем мы не гопы? – Том разлил по кружкам кипящий чай.

– Не скажи. Гопы бы уже стрелу забивали, чтобы за пацана ответили, – хохотнул Монгол. – А это так, кришнаиты. Теперь, если полезет кто, – нужно орать: Харе Кришна, и подпрыгивать на месте. Зуб даю на отсечение, – как от чумных свалят.

Они сидели на поляне, пили чай и молчали. Медленной тенью наползал на побережье теплый августовский вечер. Засиял желто-розовым горбатый Хамелеон, будто бы не случилось ничего накануне, будто бы все движется своим чередом, как задумано.

– Привет! – Они непроизвольно вздрогнули, услышав знакомый Анин голосок.

– Здарова, – протянул Монгол.

Пораженная, она стояла посреди поляны и непонимающе хлопала глазами.

– Что с вами?

– Вчера подстричься всей толпой решили, – весело кривляясь, сказал Глюк. – Смотрим, парикмахеры. Целая туча. Говорю: пацаны, у вас ножницы есть? А они мне: да мы еще и стрижем бесплатно.

– Кали-Юга с пацанами случилась, – осклабился Монгол.

Аня изменилась в лице, села у костра, с трудом взглянула на Тома.

– Короче, сегодня на Зеленке облава будет, – наконец выговорила она. – Мне менты знакомые сказали. Так что уходите отсюда. Если что – чешите наверх, в погранчасть. У них с местными терки часто бывают, они должны пустить.

– Это же ваши, местные? Ты все знала, и не сказала? – Тихо, и как-то обреченно сказал Глюк.

– Ничего я не знала, – обиженно ответила Аня.

В этот момент Куба вдруг вскочил, и, зажав рот, поспешил к обрыву.

– Пацаны, пойдем тростника нарвем, – сказал Глюк. – Кубе шалаш нужен, от солнца.

Все встали и пошли в сторону поселка, к устью небольшой каменистой речушки.

– Может, в аптеку сходить? – спросила Аня.

– Аня, иди домой. Мало ли что.

– Счастливо.

Махнув рукой, она пошла по тропе к поселку.

Том нагнал ее.

– Ань, спасибо.

– Не за что. Скажи Монголу, что он хороший.

– Монгол? Хорошо, скажу.

Она повернулась и пошла по тропе.

– Удачи! – крикнул Том вслед.