Безмолвная ярость

Дениз вела себя с подругой все более резко, стараясь скрыть, что ее раздражает апатия Нины. Она мысленно упрекала девушку за то, что та не прикладывает больше усилий, чтобы сделать побег возможным, и даже задавалась вопросом, действительно ли Нина хочет покинуть дом Святой Марии, или страх заставляет ее предпочесть рутину заточения опьяняющей, но мучительной перспективе свободы? Дениз стала менее терпимой в разговорах и более категоричной в суждениях. Она ясно выражала свои опасения насчет состояния Нины: если они сбегут до родов, придется отказаться от ребенка, другого выхода не будет. Нина обижалась, плакала, просила уходить без нее, сокрушалась, что стала обузой. Чувствуя себя виноватой, Дениз тоже плакала, извинялась и пыталась успокоить несчастную, хотя будущее виделось ей тяжелым, готовым рухнуть на их головы небом.

* * *

В конце ноября в дом приехали две новенькие. Мадемуазель Кох подхватила грипп и отсутствовала неделю. На кухне обнаружили кражу продуктов, повлекшую за собой коллективное наказание, но виновных так и не установили.

Через несколько дней у Нины вроде бы хватило сил встать с постели и заняться мелкими делами, но ее состояние снова ухудшилось. Она уверяла, что не чувствует себя плохо, просто слишком устала, чтобы сделать хоть малейшее движение. По молчаливому согласию они больше не говорили о плане бегства, что сильно облегчило жизнь Дениз — отпала необходимость врать подруге.

— Ты научишь меня играть на пианино?

— Что?

— Я всегда мечтала читать ноты и играть на каком-нибудь инструменте.

— Научу обязательно.

— Мне так хотелось бы услышать, как ты играешь… Жаль, что здесь нет пианино!

— У тебя будет тысяча возможностей услышать меня. Но я играю не так уж и хорошо.

— Не прибедняйся, — ответила Нина.

Дениз не поняла, относилось это двусмысленное замечание к ее первому или ко второму утверждению.

— Знаешь, чего бы мне хотелось?

— Скажи.

— Жить в Париже. Ты ведь там бывала?

— Да, несколько раз, с родителями.

— Красивый город?

— Очень. Тебе бы там понравилось.

— Дома была брошюра о Париже — не знаю, откуда она могла взяться: никто в моей семье никогда не путешествовал. Я не переставала ее рассматривать, когда была маленькой. Эйфелева башня, Елисейские Поля и эта церковь на вершине холма, вся белая, похожая на огромный свадебный торт… Как она называется?

Дениз улыбнулась.

— Собор Сакре-Кёр.

— Да-да, Сакре-Кёр… Ее я хотела бы увидеть в первую очередь. Я слышала, оттуда открывается потрясающий вид на город.

— Фантастический.

— Я могла бы одеться, как настоящая парижанка… — Нина рассмеялась. — Что сейчас носят в Париже?

— Мини-юбки, брючные костюмы… Правда, все могло измениться с тех пор, как я была там в последний раз.

Нина сделала глубокомысленный вид.

— Мы должны подать петицию о введении мини-юбок в доме Святой Марии, это разрядит атмосферу… Представляешь лицо старухи?

— Прекрасно представляю… Знаешь, что еще мы могли бы сделать?

— Нет.

— Попросить директора, чтобы одевал нас у Кардена или Сен-Лорана!

Это был последний раз, когда они смеялись от души.

* * *

Нина родила на три недели раньше срока. Однажды ночью она закричала от боли и ужаса. Вся спальня проснулась, вызвали старшую надзирательницу. На следующее утро послали за акушеркой. Далленбах, коротко осмотрев Нину, не счел необходимым отправлять ее в больницу.

Девочкам пришлось заниматься повседневными делами, хотя все их мысли были только о Нине. Одни молились, другие предавались суевериям — стучали по дереву, держали кулаки, плевали через плечо.

Около часа дня, когда они убирали со столов, в столовую вошла мадемуазель Кох, которую никто не видел с утра. Все замерли. Наступила звенящая тишина. Лицо старшей надзирательницы было бледным, взгляд — отсутствующим. Несколько мгновений она стояла, не находя слов, потом судорожно вздохнула и заговорила. Дениз не нужны были слова; она все поняла, увидев, как надзирательница входит в столовую.

Нина умерла. И сердце Дениз навсегда отгородилось от мира.

Часть IV

Мертвые невидимы, но они не отсутствуют…

Виктор Гюго

1

Дениз оделась, стараясь не шуметь. Несколько часов она лежала без сна, думая о побеге. Воспитанницам часы не полагались, так что девушка стащила с каминной полки маленький будильник, спрятала его под подушкой и в половине первого ночи встала. Как ни странно, ее сердце билось ровно; она чувствовала себя безмятежной, наполненной абсолютным спокойствием.

В последний раз взглянула на пустую кровать Нины с голым матрасом, на который оконная решетка в лунном свете отбрасывала тень в форме креста. Да, она не выполнит обещание — ведь пол-обещания ничего не стоит. Но какой выбор есть у нее сейчас, кроме как продолжить путь без подруги, не оглядываясь назад?