Безнадежный пациент

Виллнер проталкивает пепел внутрь решетки телескопическим железным прутом. Он протыкает обложку свадебного альбома, страницы которого давно сгорели, и убирает дымящиеся остатки кожаного переплета с решетки. Огненный квадрат снова горит ровным пламенем, как ни в чем не бывало.

– Теперь мы можем ехать домой? – устало спрашиваю я, переводя взгляд с огня на Коделл.

– По-моему, вы готовы, – охотно признает доктор. Чувствуется, что она гордится собой и рада окончанию процесса. – Я беспокоилась, что, возможно, вы нарочно соглашаетесь со мной, желая поскорее завершить лечение. Я должна была убедиться. Если бы я выписала пациента, не имея уверенности в том, что он полностью здоров, то не смогла бы жить в мире с собой.

Солнце жжет спину, раскаленная печь поджаривает бок, взгляд Коделл прожигает меня насквозь.

– Понимаю, – киваю я.

– Вот и хорошо, – улыбается Коделл. – А теперь последняя деталь, – миролюбиво добавляет она.

Доктор достает из пустой на вид сумки предмет, столь плоский и легкий, что брезентовые борта даже не меняют форму. У меня перехватывает дыхание, сердце ухает вниз. Я вижу перед собой желтый бумажный квадрат. Тонкий, тридцать два на тридцать один сантиметр. Кусочек крепированной бумаги жизнерадостного солнечного оттенка. А внутри пластинка. В центре на этикетке черным маркером витиеватыми буквами выведено название: «Песня для Артура».

Глава 36

Я не в силах пошевелиться.

– Артур? – зовет меня Коделл.

Я не могу поднять глаза, хотя знаю, что каждая секунда промедления разрушает с таким трудом выстроенный мной фасад, и все, уничтоженное в огне, будет принесено в жертву зря, если не сделать этот последний шаг!

Никто не скажет, как быстро образы близких стираются из памяти. Первым уходит вкус – вкус последнего поцелуя перед внезапной трагедией. Осязательное ощущение держится не дольше – оно пропало, как только я, в последний раз коснувшись твоей руки, отошел от еще открытого гроба. Твой запах испарился с простыней через несколько месяцев. Твой зрительный образ увековечен на фотографиях, которые тебя пережили.

И в первую очередь должно было бы пропасть звучание твоего голоса. Так и случилось бы, если бы ты не записала его на пластинку в подарок на мое тридцатилетие. Недели, месяцы спустя после твоей смерти я снова и снова слушал эту песню, наслаждался твоим мелодичным голосом, раздающимся из проигрывателя. Я ставил пластинку столько раз, что начал ее ненавидеть. И убрал ее на каминную полку, отчаянно пытаясь жить дальше. В песне ты давала обещание, что всегда будешь рядом, и действительно продолжала существовать на дорожках черного винила.

Рядом тихо потрескивает огонь. К глазам снова подступают слезы. Я стараюсь унять дрожь в руках, не в состоянии оторвать взгляда от написанных твоей рукой букв на этикетке пластинки.

– Артур?

Мечтая, чтобы следующий миг никогда не настал, я заставляю себя посмотреть в жестокое, бессердечное лицо доктора Элизабет Коделл и медленно протягиваю руку.

– Без проблем.

Не мешкая, как будто колебание в этот момент означает колебание вообще, я беру пластинку, подношу к огню и разжимаю пальцы. Пластинка падает лицевой стороной вверх, языки пламени мгновенно охватывают ее со всех сторон и начинают пожирать самодельный конверт, обнажая черный винил внутри. Пластинка скручивается, словно корчась от боли, ее края тянутся к небу. На плавящейся поверхности вздуваются пузыри, которые, лопнув, оставляют после себя зияющие дыры.

В моей душе поднимается целая буря чувств: я вспоминаю текст песни, ее мелодию, ощущаю радость, перед мысленным взором проносятся картины прошлого. Частица тебя, последний вздох нашей прекрасной жизни исчезает в пламени. Глядя, как все это горит, я до боли сжимаю кулаки, из груди вырывается судорожное, прерывистое дыхание, меня шатает, как пьяного.

Я расправляю плечи, душу в себе эмоции. Мой взгляд устремлен на ангар, где ждет «De Anima»

, на море, на далекий берег. Главное – продержаться. Еще десять секунд. Еще пять секунд, и я выберусь отсюда, сохранив хотя бы что-то.

Словно река, вышедшая из берегов, по моим щекам текут слезы, которые я не в силах сдержать. Я лихорадочно стараюсь взять себя в руки, успокоиться, но если чувства вырвались наружу, то загнать их обратно мне уже не под силу. Мое лицо искажает гримаса безутешного горя, изо рта вырывается захлебывающееся сдавленное рыдание, льющиеся из глаз слезы капают с подбородка.

Я чувствую, как от меня ускользает «De Anima», а далекий берег скрывается за горизонтом.

– Артур, я не могу вам помочь, если вы отказываетесь помогать сами себе, – грустно заключает Коделл. – Мы оба знаем, что случилось бы, если бы я позволила вам пронести все это домой.

Я опускаю глаза на остатки плавящегося в огне черного винила, будто ожившее полотно Дали. И вдруг мои виски начинают бешено пульсировать. Горя больше нет – во мне, словно раскаленная лава, вскипает ослепляющая ярость. Кажется, будто мозг распирает, он все сильнее давит на череп изнутри.

– Давайте пройдем в дом, – раздается рядом.