Битва за Лукоморье. Книга 3

– Выжигать каленым железом эту заразу и в столице, и по всему Алыру всё равно придется, начисто, – подхватил Василий. – Иначе спокойной жизни тебе, государь, не видать…

Добрыня кивнул, соглашаясь:

– Но сейчас главное – Карп. Коли упустишь его, он тебе, боюсь, немало крови попортит. Прикормленных сторонников и подручных у него не только в разбойничьих притонах да в вельможных палатах хватает. Но и в войске. Особливо – в наемных полках… Так что потом тебе и войском заняться надо будет.

– Отыщем татя, – у Прова снова холодно блеснули глаза. – Весь Алыр перевернем, а отыщем! Коли он пятки салом не смажет… Эй, братец, ты чего?

Так и не проронив ни слова, Николай выбрался из-за стола. Грохая сапогами, протопал к порогу, рывком, ни на кого не глядя, распахнул дверь – и так на прощанье ею саданул, что едва не обвалилась притолока. На пороге он на миг задержался, помедлил… и Добрыня почти уверился, что обормот все-таки обернется. Не обернулся.

Останавливать его тоже никто не стал.

– Ну и норов… Кипяток с перцем! – проворчал Казимирович. – Какая его муха бешеная опять укусила?

– В Синекряжье помчался, – объяснил Пров. – И правильно. У меня тут дела, у него – там… Займется ими – не до пустых обид станет.

* * *

– Не вертись, добрый молодец. Еще чуточку потерпи.

Легкие Миленкины пальцы легли на Терёшкины виски. Скользнули к переносице. Голову словно охватил и мягко сжал обруч, усаженный теплыми, слабо покалывающими кожу иголочками, под закрытыми веками вспыхнули живые зеленые искорки, а потом тепло сменилось прохладой. Свежей, волнами прокатывающейся по всему телу, растекающейся по жилам веселыми ручейками и вымывающей из мышц да суставов последние остатки нездоровья.

Пахнуло лесом, земляникой, растертым в ладонях папоротником… и еще – речной водой. Аиром, ивовой корой, кувшинками. Закачались на голубой водяной глади солнечные блики, самоцветами заблестели капли росы на листьях осоки, зависла над склоняющимися с берега белыми цветами таволги синяя стрекоза… и зазвенел в ушах знакомый серебряный смех, а в лицо полетели, рассыпаясь в воздухе бисером, сверкающие холодные брызги. Переливчатые озорные глаза Ветлинки глянули на Терёшку словно наяву – весело и лукаво. А Миленка продолжала шептать что-то про зорю утреннюю, звезды частые и воду текучую, что смывает все хвори и болести, уносит из тела молодецкого злой недуг, отраву да порчу. Чтоб уплыли, как гнилой весенний лед по реке, чтобы сгинули навек да не возвращались…

– Ловкие да искусные у тебя руки, девонька, – раздался в изголовье у Терёшки голос Молчана Даниловича. – Я-то думал, наш недужный с неделю пролежит, а ты его за два дня в людской вид привела. Теперь только окрепнуть осталось, яд из тела весь вышел.

Ладони подружки отнялись от Терёшкиных висков, и мальчишка тут же открыл глаза, нетерпеливо приподнимаясь на локтях в подушках. Голова еще самую малость кружилась, но это не шло ни в какое сравнение с тем, что творилось с ним после возвращения из Иномирья. То в озноб, то в пот кидало, от слабости подламывались колени, всё время хотелось пить – Терёшка даже горькие отвары да настои, которыми его пичкала Миленка, глотал покорно и без споров, а вот от еды его воротило. Зато теперь он себя до того голодным чувствовал – дай волю, горшок гвоздей бы в охотку без хлеба умял, как шутил, бывало, тятька Пахом.

В горнице уже смеркалось. На столе потрескивали свечи в затейливом бронзовом светце, от изразцовой печи, еще днем протопленной дворцовыми слугами, уютно веяло теплом. С постоялого двора обратно во дворец русичи вернулись вчера утром. Царь Пров заявил Добрыне, что за обиду сочтет, если великоградцы откажутся от его гостеприимства, а задержаться в Бряхимове посольству предстояло недели на три, не меньше. Помощь русичей могла понадобиться алырскому государю и на переговорах в Бакане, и здесь, в столице, если Карп все-таки покажет зубы. Не зря Молчан беспокоился – сердце ему будто подсказало, что семью свою он еще не скоро увидит…

Девчонка уже знала, что неразговорчивый обычно богатырь словами попусту не разбрасывается и если кого-то хвалит, то от всей души, а потому от похвалы смутилась донельзя. Не меньше, чем когда Добрыня Никитич отдал ей поясной поклон, рассказав, как пригодилась ему найденная юной знахаркой разрыв-трава.

– Да я-то что… Ты, дядька Данилович, от Терёшки и сам целую ночь не отходил. А пуще всего нам Ветлинку благодарить надо. Это ее заклятье одолеть отраву поганую помогло. И боярина тогда, на болоте, тоже оно на ноги поставило…

Примостившийся на скамье рядом с Терёшкиной постелью Яромир расстроенно покосился на Миленку. Товарищей Добрыни девчонка, перестав стесняться, запросто называла по именам да отчествам, а Молчана, Богдана Меткого и мастера Стоума и вовсе кликала «дядьками». И лишь к Баламуту упрямо продолжала обращаться: «боярин». Хотя и перешучивалась с ним запросто, и болтала весело и по-свойски.