— Ты, командир, — неспешно начал капитан, чуть понизив голос, — если хочешь на борту дело делать, а не у себя в каюте для красоты сидеть, оставь все председательские наказы здесь, на земле. Не таскай их на мой цеппелин. Всё равно придётся сбросить, как лишний балласт. И уж твоя беда, если слишком крепко в них вцепишься…
— С чего вы взяли, что есть какие-то наказы?
— Да брось, командир, я не вчера родился! Я знаю, кто ты. Все знают. И после такого ни один офицер не выскочил бы в дамки так скоро, как это сделал ты. Запихали бы куда-нибудь к чёрту на рога, подальше с глаз и от газетных статей. И хорошо, если вообще на дредноут, а не на землю. Так что тут без владычной руки не обошлось. И всё это, конечно, не в благотворительных целях.
Блад помолчал, раздавил окурок о железные перила галереи.
— Слышал, что «Ржавый призрак» не использует пехоту, пренебрегает абордажными атаками, предпочитая стрелять с дальней дистанции. Я здесь, чтобы научить ваших парней драться. Чтобы ваша пехота соответствовала своему капитану. Вот и весь наказ.
Винтерсблад бросил окурок и собрался уйти с галереи, но перед ним, загораживая весь проход, стоял Фрипп, даже не подумав подвинуться, чтобы дать подполковнику пройти. Офицеру оставалось либо протискиваться в узкий зазор между капитаном и перилами, либо идти напролом, толкнув полковника плечом. Чутьё подсказывало Бладу, что от этого его выбора зависят не только их с Фриппом отношения, но и его судьба на «Ржавом призраке». Но он всё-таки выбрал второе.
***
Летаем с Фриппом третий месяц, и это худшее время в моей жизни, если не считать допросов в госбезопасности! Вылеты у нас короткие — не дольше трёх дней. Потом дня два на земле в части, и снова вылет. Я догадываюсь, что без Ортиза здесь не обошлось: наверняка боится надолго оставлять Фриппа наедине с командой и пехотой в замкнутом пространстве, но после длительных полётов с Тен такая дерготня — с борта на землю и обратно — для меня непривычна. Это раздражает. Но, кажется, — только меня. А вот всех остальных раздражаю я.
Солдаты смотрят на меня, как на мебель. Точнее, как на табуретку, на ножки которой они регулярно налетают мизинцами, но переставить её в другое место не представляется возможным. Но на открытый конфликт никто не идёт. Наоборот, — во время построений пехотинцы с фальшивой показной улыбкой от уха до уха на каждый мой приказ орут: «есть, сэр!» и выполняют его с особым тщанием, как верные псы, выслуживающие сахарную косточку.
Но всё это — чистой воды фарс. За идиотскими рожами старательных дворняжек нет-нет да и проступает презрительный оскал бойцовских собак, которые лишь терпят меня, ожидая команды настоящего своего хозяина.
Чисто физически, по силе и выносливости, каждый из них превосходит меня. Но что касается их мастерства в бою — вот тут у меня сомнения, и очень большие. Проверить пока не удаётся: всё это время Фрипп успешно избегает абордажей.
Каждый раз, когда он атакует неприятеля, открывая по нему огонь, я вламываюсь в капитанскую обитель — гондолу управления — и настаиваю на абордаже. И каждый раз он меня игнорирует.
— Ты бы вернулся к своим солдатам, командир, — мягко замечает Фрипп, — а мы уж здесь как-нибудь сами…