Блек. Маркиза д'Эскоман

Двое первых лениво вдыхали дым сигар; третий же, вышедший из той эпохи, когда сигары еще не были изобретены, так никогда и не смог побороть в этом отношении свою мятежную натуру и стать в том, что касается табака, вровень со своими молодыми друзьями.

Проходя мимо этих господ — или, скорее, под ними, — Луи де Фонтаньё услышал какие-то смешки, направленные, как ему показалось, в его адрес. Эти смешки оказали на него такое же действие, какое производят уколы копья на быка, выходящего из загона на корриду, — другими словами, они еще больше распалили гнев, разъедавший сердце молодого человека.

Он устремился в особняк и стремительно поднялся по лестнице.

Несколько дней назад он был представлен к вступлению в клуб, и имя его, как и имена его поручителей, было написано на небольшой доске, которая служила этой цели и должна была висеть вплоть до дня выборов.

Луи де Фонтаньё направился прямо к этой доске, сорвал ее со стены и растоптал ногами.

В эту минуту г-н д’Эскоман в подробностях описывал Жоржу де Гискару достоинства недавно купленной им кобылы, которую грум, стоявший под окном, держал под уздцы. Поглощенные разглядыванием животного, они не заметили, как мимо прошел Фонтаньё, и, даже не зная о его присутствии, не видели, что он сделал, и не слышали треска раздавленной доски.

Лишь только шевалье де Монгла, не имевший кобылы, которой можно было восхищаться, и не получавший особого удовольствия оттого, чтобы восхищаться чужими кобылами, повернулся на этот звук.

Мы уже сказали, что г-ну де Монгла было шестьдесят лет; он был единственным из старых холостяков Шатодёна, кого Раулю д’Эскоману удалось оторвать от политики и мечтаний и вовлечь в свои затеи.

Правда, г-н де Монгла возмещал отсутствие всех прочих старых холостяков и делал это столь удачно, что стал лучшим помощником маркиза в просветительской деятельности, которую тот предпринял.

То был человек небольшого роста; тучность, этот первый погребальный покров старости, отнюдь не вредила его подвижности. По какому-то редкому дару природы икры его сохранили силу и округлость, стопы — упругость и изогнутость, а руки — тонкость и белизну. Под угрями, которыми годы и излишества украсили его лицо, еще угадывались черты очаровательного юного пажа, заставлявшего когда-то герцогинь не только предаваться мечтам, но и проводить бессонные ночи.

В молодости шевалье был, что называется, прекрасным танцором и, перевалив на вторую половину жизни, не сумел внести поправки в свои танцевальные манеры, ставшие в наших тесных современных гостиных не просто несостоятельными, но смешными. А он, глядя на современные танцы, никак не мог понять, почему две пары особей разного пола встают друг против друга, расхаживают маленькими шажками, прижав локти к телу, взад и вперед, направо и налево, меняются местами, возвращаются в исходное положение, причем делают это все с такой же веселостью и с такой же живостью, как если бы они следовали за катафалком. Ученик Вестриса I, сохранивший своеобразное почитание бога танца, г-н де Монгла имел в своем репертуаре и флик-фляки, и жете-баттю, и па-де-зефир, и антраша. Бал становился для него событием; он мечтал о нем за неделю до этого и готовился к нему как к своего рода хореографическому представлению, заблаговременно репетируя в своей комнате. Рассказывали даже, будто, когда шевалье де Монгла направлялся на бал куда-нибудь в окрестности Шатодёна, он, выехав за город, выходил из экипажа, поднимался на запятки, на место отсутствующего у него лакея, и изощрялся там в самых немыслимых па, выделывал батманы, подобно любителю фехтования, который упражняется, наступая на стену.

Молодость свою он провел весьма беспутно, но шестидесятилетний возраст, казалось, не ослабил огня его страстей и крепости его тела.

Когда речь заходила о травле оленя, г-н де Монгла уже в сапогах со шпорами являлся первым, и нужно отметить, что никто из молодых людей, предававшихся этому занятию, не умел, как он, поднять лошадь, чтобы преодолеть препятствие. Десятичасовая охота была для него игрой и совсем не мешала проводить время в попойке всю последующую ночь. Его слава старого титана оргий во всем своем блеске проявлялась особенно во время застолий; никто из шатодёнских прожигателей жизни не мог вспомнить, чтобы на лице шевалье были следы опьянения, хотя он никогда и никому не отказывал выпить в чью-либо честь, и точно так же никто не мог вспомнить, чтобы на его радостной физиономии была заметна какая-нибудь озабоченность. И, чтобы завершить его портрет, упомянем, что, судя по разговорам, седины не помешали шевалье ловко выпутаться из нескольких приключений, будь то похождения с женщинами или столкновения с мужчинами.

Однако поскольку лишь в романе можно встретить героя, совершенного в добре или зле, а у нас не роман, но правдивая история, то мы обязаны признать, что у шевалье де Монгла было много уязвимых мест.