Блек. Маркиза д'Эскоман

— А тем, сударь, — отвечал он, — что кое-кто осмеливается утверждать, будто меня следует изгнать из гостиных здешнего общества, хотя мое имя и связи моей семьи обеспечивают мне право занимать там не последнее место. Я обвиняю в низости тех, кто строил эти гнусные козни у меня за спиной, не осмеливаясь оскорбить меня открыто.

— Никто и не оспаривает древности вашего рода, сударь, — отвечал маркиз с насмешливой улыбкой. — Каждый знает, что имя Фонтаньё было до вас одним из самых почитаемых в Нормандии. Но, как бы ни было знатно ваше происхождение, оно не дает вам права врываться в круг тех людей, которые почитают верность наипервейшей добродетелью дворянства.

Несмотря на свою неопытность и состояние сильного раздражения, в каком он пребывал, Луи де Фонтаньё почувствовал, что заводить спор об обоснованности своего поведения означает вставать на трудный путь; он понял, что разговоры о деньгах, от которых зависело существование семьи, будут иметь жалкий вид перед лицом рыцарских чувств маркиза д’Эскомана, горделиво и простодушно изображающего Лескюра или Боншана.

Но гнев его был так силен, что, успешно обойдя один подводный камень, он все-таки наткнулся на другой.

— О! — вскричал он. — Если бы мне были известны те, кто так низко злословил обо мне, я бы сумел доказать им, что шпага, доставшаяся мне в наследство от отца и еще хранящая следы крови врагов короля, попала в руки, которые сумеют с честью воспользоваться ею.

— Берегитесь, сударь! — насмешливым тоном произнес маркиз. — Если бы ваше начальство слышало вас сейчас, то ему, вероятно, не очень понравилось бы ваше выражение "враги короля". Но это к нашим делам не относится. Итак, подытожим. Вы желаете знать, кто счел, что секретарю господина супрефекта не место в наших гостиных?

— О! Назовите их! — воскликнул Луи де Фонтаньё, составивший себе неверное представление о том, что скрывается за холодным и равнодушным поведением маркиза. — Назовите их, сударь, и вы заслужите тем самым полное право на мою признательность и мою дружбу.

— И то и другое столь ценно для меня, что я не могу отказать вам в вашей просьбе.

Луи де Фонтаньё сделал движение, свидетельствовавшее о его томительном нетерпении.

— Итак, это я, сударь! — закончил маркиз д’Эскоман с самым невозмутимым видом, между тем как пристальный и твердый взгляд выдавал в нем человека, который не только не отступит перед дуэлью, но и готов сам бросить вызов.

В ответ Луи де Фонтаньё так простодушно выразил свое удивление, что, глядя на него, Жорж де Гискар не смог удержаться от смеха; за ним расхохотался от всей души и шевалье де Монгла.

Такое единодушное подтверждение неловкости, с которой он повел свое объяснение, немного вернуло молодому человеку самообладание.

— Ваше оружие, час и место поединка? — кратко спросил он у маркиза д’Эскомана.

— Потише, потише, сударь! Мне кажется, вы чуточку торопитесь; но тут приходится обвинять лишь вашу неопытность в такого рода делах: все это уладят наши секунданты.

Затем, отступив на шаг, чтобы не загораживать Жоржа де Гискара и шевалье, маркиз добавил:

— Вот мои секунданты.

Жорж де Гискар поклонился; однако шевалье де Монгла приблизился с видом просителя и произнес:

— Простите, простите, любезнейший маркиз, но у меня к этому господину тоже есть дельце, и, поскольку оно затеяно на целых десять минут раньше вашего, я отстаиваю свое право…

— Довольно, Монгла, довольно, — небрежно отвечал маркиз, — я надеюсь, что мне предстоит с господином де Фонтаньё серьезное дело, и ваши шутки в данную минуту неуместны. Вам достаточно пока, до дальнейших распоряжений, поражать ваших врагов словесным образом.

Это новое отрицание правдивости его рассказов окончательно вывело шевалье де Монгла из себя.

— Ах, так, маркиз? — воскликнул он. — Ну что ж, черт побери! Я смогу доказать вам, что моя шпага, пронзившая уже несколько человек, от этого не притупилась. И я настойчиво требую, чтобы вы предоставили мне право первенства.

— Поверь мне, д’Эскоман, — сказал г-н де Гискар, — если ты предложишь обменять его так называемое первенство на двадцать пять луидоров, то увидишь, как настойчивость Монгла растопится подобно воску, — нам это хорошо известно.

— Я не буду утруждать себя этим; я хочу только напомнить шевалье, что он одолжил у меня столько же денег, сколько и проиграл мне, а сумма эта довольно-таки кругленькая и обеспечивается она лишь его собственной персоной. И при таком положении вещей с его стороны будет несколько неосторожно рисковать моим залогом.

Хотя оба собеседника г-на де Монгла преподносили ему свои доводы шутливым тоном, суть их от этого не становилась менее оскорбительной для него; то, что разговор происходил в присутствии постороннего, усиливало обиду.

Луи де Фонтаньё, со своей стороны, тоже задрожал, но от радости: его противники подставили ему фланг под удар, и он с гордостью ощущал свою неспособность сказать врагу то, что сейчас наговорили д’Эскоман и Жорж де Гискар другу.