Блек. Маркиза д'Эскоман

— Сударь, — произнес он, приблизившись к шевалье де Монгла, — позвольте мне предоставить в ваше распоряжение мой кошелек; к сожалению, он довольно тощий, но, возможно, доставит вам несколько приятных дней.

Шевалье поспешно взял протянутый ему бумажник и поблагодарил молодого человека лишь только взглядом, поскольку по своим старым дворянским понятиям находил этот поступок вполне естественным.

Он раскрыл бумажник: там оказался один банковский билет в тысячу франков, другой — в пятьсот и несколько луидоров.

Он достал билет в тысячу франков и четыре луидора и отдал их г-ну де Гискару.

Затем он сказал ему, опуская бумажник в свой карман:

— Сначала мы вдвоем сведем наши счеты, любезнейший сударь.

— Разумеется! Вы доставите мне тем самым огромное удовольствие, шевалье, и не буду скрывать от вас, что если вы впредь добавите к вашим привычкам рвение, которое было сегодня проявлено вами в уплате долга, то вы только выиграете от этого.

— Я был вам должен тысячу восемьдесят франков; вы их получили, не правда ли?

— Да, конечно, — отвечал Жорж де Гискар.

— Итак, я не должен вам больше ничего, кроме хорошего удара шпаги, и завтра вы получите его.

— Вы так думаете?

— Я это утверждаю; отныне, чтобы угодить вам, я буду по-деловому точен.

— Тысячу восемьдесят франков я получил; но, что касается удара шпаги, шевалье, постараюсь дать вам сдачи.

Затем маркиз д’Эскоман и г-н де Гискар раскланялись и удалились.

Оставшись наедине с Луи де Фонтаньё, г-н де Монгла подошел к нему и протянул руку:

— Ну, молодой человек, теперь, когда мы остались одни, не будет ли вам угодно принести мне свои извинения?

— Извинения? — с негодованием воскликнул молодой человек. — Извинения? Никогда!

— Черт возьми! — покачал головой шевалье де Монгла. — Ведь правду говорят, что нет больше совершенных людей. Вы только что проявили себя как истинный французский рыцарь, встали на уровень дворянского благородства ваших предков, и вот вы сами же портите ваш прекрасный поступок, желая вынудить старого бедолагу, который, приняв от вас деньги, не может теперь обнажить против вас своей шпаги или первым заговорить о сожалениях и прочих пошлостях этого рода, хотя в ваших устах эти слова были бы безупречно достойными, а в моих — совершенно неуместными… Увы! Революция погубила и этого тоже!

— Вы не поняли меня, сударь, — сказал Луи де Фонтаньё. — Я вызвался быть вашим кредитором только потому, что не желаю, чтобы несчастный денежный вопрос, поднятый господином д’Эскоманом, стал препятствием к нашему поединку.

— Если же я принял ваше предложение, сударь, — отвечал ему шевалье, — то потому, что отказываюсь считать вас своим врагом. В былые времена, несмотря на оказанную вами услугу, мы бы могли сохранить наши взаимные позиции. Черт возьми! Да разве дворянин, готовящийся сразиться с приятелем, стал бы когда-нибудь вспоминать о своем кошельке! Но времена изменились, и сегодня, если бы я убил вас на дуэли, непременно стали бы говорить, что я таким образом рассчитывал не отдавать вам долг. Не отрицайте вашего первого душевного побуждения, молодой человек; нет ничего постыдного в том, чтобы склониться перед сединами; а ведь я уже сед, черт побери! И мне уже приходилось самому удостоверяться в этом!

Луи де Фонтаньё оставался в нерешительности, не зная, что и подумать о поведении г-на де Монгла. В обществе смешные стороны людей узнаются так же быстро, как и их имена. До сих пор шевалье де Монгла представлялся вновь прибывшему в Шатодён этаким храбрившимся стариком из бывших, осмеянным за бахвальство и чуть ли не презираемым за пороки. Увидев же жалкое положение этого бедного старика, Луи де Фонтаньё проникся сочувствием к нему и ощутил гнев против тех, кто издевался над его бедой и его пристрастиями. Откровенная и уверенная речь, открытое лицо г-на де Монгла обратили это сочувствие в приязнь. Он взял руку, протянутую ему шевалье, и от всего сердца выразил сожаление, что не оказал должного уважения летам своего собеседника.

— Хорошо! Хорошо! — произнес шевалье. — Я понимаю, мне не следует быть слишком взыскательным. Завтра, может быть, наши отношения улучшатся, а еще через несколько дней… Бог мой! Кто знает, возможно, мы станем друзьями. И в ожидании того, что ваше уважение и моя признательность дадут мне на то право, располагайте мною, молодой человек, если я только смогу быть вам чем-то полезен. Да, конечно! Мне не забыть, что я первым стал зачинщиком нашей ссоры, и теперь я хотел бы исправить свою вину какой-нибудь услугой.

— Благодарю, тысячу раз благодарю вас, господин шевалье, и, чтобы доказать вам, как я ценю вашу доброжелательность, воспользуюсь вашими услугами. Я прошу вас объяснить мне, почему господин д’Эскоман столь враждебно настроен ко мне, ведь причину его враждебности нельзя разумным образом приписать вопросам политики.

Шевалье улыбнулся.

— Знаете ли вы его любовницу? — спросил он.

— Нет, не знаю.

— Маргариту Жели?

— Не слышал даже этого имени.

— Тем хуже, молодой человек, тем хуже!

— Почему же?