Блек. Маркиза д'Эскоман

Заблуждение Сюзанны Мотте окончательно смутило молодого человека; придя в замешательство от того, что его приняли за простого вора, он вдруг набрался такой дерзости, на какую навряд ли осмелился бы в других обстоятельствах.

— Вы ошибаетесь в моих намерениях, сударыня, — сказал он, подбирая кошелек, — в качестве выкупа я требую от вас совсем не денег.

— Помилуйте! — воскликнула Сюзанна. — Но что же вам тогда нужно?

— И ничего и много, и милостыню и сокровище: всего лишь один-единственный поцелуй уст вашей спутницы, — отвечал молодой человек, пытаясь придать своему тону непринужденность и любезность.

До этой минуты маркиза д’Эскоман — которую Луи де Фонтаньё при виде фамильярного обращения с ней Рауля принял за Маргариту Жели, — до этой минуты, повторяем, маркиза д’Эскоман играла в этой сцене совершенно пассивную роль, хотя она не ошиблась так, как ее спутница, в намерениях человека, внезапно перегородившего им дорогу; тем не менее она оцепенела от страха, оказавшись в уединенном месте, ночью, в четверти льё от города, во власти незнакомца. Однако замеченное ею волнение в голосе, которое не мог скрыть молодой человек, немного придало ей смелости. В итоге чувство оскорбленного достоинства, задетого его последними словами, вернуло ей силы. Она отстранила Сюзанну и приблизилась к Луи де Фонтаньё; он же, обманутый ее движением, протянул ей кошелек и простер руки, намереваясь получить от Маргариты Жели желаемую дань.

— Простите, сударь, — отталкивая его кончиком пальца, холодно сказала маркиза. — Однако, если вы мне доверяете, давайте оставим все так, как распорядилась Сюзанна. Тот, кто лишит меня какой-либо безделицы, не оставит следов в моей памяти, между тем как я испытывала бы искренние сожаления, вспоминая, как, казалось бы, хорошо воспитанный человек однажды осмелился проявить по отношению ко мне непочтительность.

— Как ни велико мое желание понравиться вам, моя милая, — заговорил Луи, стараясь поддерживать разговор в прежнем тоне, — я не могу смириться с тем, что останусь в ваших глазах разбойником с большой дороги.

— Вы ошибаетесь, сударь; роль разбойника не более гнусна, чем та, что вы разыгрываете сейчас, нападая на двух беззащитных женщин, и в моих глазах, по крайней мере, куда менее нелепа.

Луи де Фонтаньё в оцепенении слушал женщину, которую он принял за Маргариту Жели; ему казалось невероятным, что шатодёнская гризетка могла изъясняться с таким пренебрежительным и гордым достоинством, с непринужденностью знатной дамы. Он начал уже побаиваться, что допустил какую-то оплошность. Последовала минута молчания, выдававшая его растерянность и замешательство.

Сюзанна Мотте первая нарушила молчание.

— Бог ты мой! — воскликнула она, отчаянно размахивая зонтиком над головой, как будто, не довольствуясь обвинениями по адресу Неба, она еще и угрожала ему. — Подумать только, а ведь этим оскорблением мы снова обязаны господину маркизу! Он повстречал нас одних, его это удивило, но он предпочел проводить в конюшню свою кобылу, а не домой — свою…

— Сюзанна, — строго прервала маркиза свою гувернантку, — Сюзанна! Вы до крайности забываетесь!

Однако фраза, оброненная личным врагом г-на д’Эскомана и прерванная на том слове, которое могло бы все прояснить, напротив, развеяла все сомнения Луи де Фонтаньё и далее повела его догадки по прежнему пути.

Сюзанна хотела сказать: "свою жену".

Наш герой понял: "свою любовницу".

В самом деле, маркиз настолько ни во что не ставил свои супружеские обязанности, а маркиза жила столь удаленно от светского общества, что Луи де Фонтаньё, зная о существовании его любовницы, почти не подозревал о существовании его жены. Будь наш герой чуть поопытнее, он бы догадался, что такой человек, как маркиз д’Эскоман, не позволит себе по отношению к своей любовнице поступки из числа тех, на какие так горько жаловалась Сюзанна и какие он обычно приберегал для своей жены. Но Луи де Фонтаньё только вступал в жизнь, он вовсе не был тонким наблюдателем, и ему более чем прежде казалось, что женщина, участь которой так трогательно оплакивала старая гувернантка, это Маргарита Жели.

Он достал из тонкого сетчатого кошелька золотую монету, одной рукой подал ее даме, а другой прижал кошелек к сердцу.

— Нет уж, сударь, — возразила маркиза, покачав головой, — я не приму одного без другого.

У Луи де Фонтаньё вырвался жест досады.

— Такое несогласие может завести вас далеко, — сказал он. — И поскольку ночь сгущается все больше и больше, вы позволите, надеюсь, проводить вас до городских ворот, а по дороге мы все обсудим.

— Простите, сударь, — отвечала маркиза, — но теперь, мне кажется, когда мы ограблены, нам уже нечего больше опасаться неприятных встреч. Так что оставьте у себя и кошелек, и его содержимое, а нам позвольте продолжить свой путь.

— По правде говоря, — возразил Фонтаньё, уязвленный таким неожиданным равнодушием, — меня ведь обнадежили, будто вы окажете мне лучший прием.

— Позволено ли будеть осведомиться, сударь, кто же потрудился отвечать за мои чувства?