Блистательные Бурбоны. Любовь, страсть, величие

Подобные безудержные траты не могли не отражаться на бюджете государства и, соответственно, на его жителях. Что, естественно, не могло им нравиться. Оппозиция ей росла – и уже в 1747 году маркиза с горестью делится с подругой: «Я всегда имела довольно неприятелей: теперь имею их между набожными, а сии суть самые опаснейшие. Из них один имеющий вид, а может быть, и сердце дьявольское, вчера по возвращению короля от обедни стал на дороге и бросившись перед ним на колени, подал прошение, которое король, приняв по обыкновенному снисхождению, пришел читать в мой покой. Вот заключение оного: “ради Господа Бога не попустите, Ваше Величество, маркизе Помпадур долее обладать своим сердцем: в противном случае мстительная ее рука распространится на Ваше государство и накажет всех подданных за слабость их государя”. Сия предерзость достойна была казни или по крайней мере вечного заточения; но благий государь не наказал по строгости законов изверга, восприявшего на себя звание небесного вестника и удовольствовался ему сказать только: “Друг мой, вели пустить себе кровь, ибо уверяю тебя при здравом смысле, что ты рехнулся ума”.

С моей стороны, я его не поставляю безумным, но признаю опасным лицемером, посланным не от Бога, но от подобных ему супостатов, которых я презираю и не страшусь».

Бывали и более курьезные протесты, на которые маркиза реагировала не менее обостренно и наказание виновным грозило от нее при этом столь же суровое: «Кто этот предерзкий, который увидевши меня, как я с маршалом де Саксом прогуливалась, закричал вслух: “Вот королевская шпага и ножны”. Сия худая шутка уже разнеслась по всему Парижу, и я не сомневаюсь, чтобы Вы ее не знали, как и прочие. Я бы хотела ведать о выдумщике, не ради наказания его, ибо таковые дурачества не вредят моей чести, но для предложения ему просьбы, чтобы он в своих замысловатых речах употреблял более разума и благопристойности».

Маркиза не любила, когда о ней отзывались подобным образом, она любила, когда о ней говорили хорошо. Она, как и каждая женщина, была весьма уязвима для лести. Чем и пользовались покровительствуемые ею люди искусства (впрочем, как и все остальные). Выйдя из сословного небытия, она была даже более чувствительна к лести, чем многие из ее нынешнего круга.

Она любила, когда ее называли Венерой, богиней красоты, Миневрой, покровительницей изящных искусств. Всякий поэт с момента ее воцарения платил ей дань стихами. Вольтер (который после смерти маркизы поспешил облить ее память не совсем чистой водой) при жизни был первым курителем ей фимиама. Он настолько преуспел в этом, что Помпадур даже сделала его придворным (это место – если кто хотел его занять – по официальной таксе стоило 60 тыс. ливров. Он получил его даром, а потом ему разрешили продать его, сохранив себе титул).

Король, не любивший Вольтера, потакал Помпадур, пускал того в свою ложу. И как-то раз после спектакля «Храм Славы» Вольтер бросился на колени перед королем и закричал: «Траян! Траян! Узнаешь ли ты себя?» На что король улыбнулся весьма благосклонно.

Поэты же и прочие, не желавшие славить госпожу Помпадур, могли надеяться на ее стойкую неприязнь. Особенно, если они писали или говорили о ней какую-нибудь гадость. Это уже было показано выше. Но приведем еще один показательный пример.

Просвещенный монарх Пруссии Фридрих II, помимо своих военных и административных увлечений, баловался и поэзией. И как-то в минуту вдохновения (о чем он впоследствии не раз про себя жалел) у него написались довольно неприличные стихи, главной героиней которых была маркиза.

Данный образчик королевского творчества скоро стал известен и самой Помпадур, которая с тех пор воспылала к Фридриху сильной ненавистью. Что найдет свое практическое воплощение в скоро последовавшей Семилетней войне (1756–1762 гг.), где Франция заняла враждебную Пруссии позицию, встав на сторону Австрии, императрица которой Мария Терезия не ленилась оказывать Помпадур знаки внимания.

Союз с Австрией противоречил традиционным интересам Франции, но все, кто мог на эту тему подискутировать с маркизой (из государственных чинов), уже давно были не у дел. Ибо она, как человек умный, начала (и всегда продолжала заниматься этим с неослабевающим увлечением) укрепление своих позиций с кадровых рокировок. С ее подачи министром иностранных дел стал герцог Шуазель, государственным контролером Машо, военным министром – д’Аржансон. Правда, в добавление к нему (человеку способному, как и остальные выбранные ею министры) она сделала маршалами двух герцогов, которые не принесли военной славы Франции. Ришелье и Субиза (последний даже был виновником поражения от Пруссии при Ронбахе. Но ошибки допускает, по сути дела, каждый администратор. К тому же она им была признательна за начало своей карьеры. А им так хотелось иметь маршальский жезл!.. С другой стороны, зная достоинства реальных полководцев, она всегда протежирует им, включая и Морица Саксонского, с которым она всегда была по-дружески близка.