Блондинка

От боли и лихорадки при месячных она принимала аспирин «Байер». Когда этого стало недостаточно, начала пить более сильные пилюли (кодеин? а что это вообще такое, кодеин?), которые прописал ей «приходящий» врач при агентстве Прина. Месячные проходили тяжело. Голова пульсировала от боли. Иногда ей казалось, что она слепнет на оба глаза. В самые тяжелые дни она вообще не могла работать. Любая потеря в деньгах, пусть даже речь шла о десяти долларах, терзала ее, как ноющий зуб. Что, если она и правда ослепнет? Что, если ей придется, словно старухе, ощупью забираться в троллейбус?

Больше всего на свете она боялась превратиться в ту неопрятную женщину, что однажды была ей матерью. Боялась не справиться с самой простой работой. Боялась собак, когда те принюхивались к ее влажной промежности. Гигиенические прокладки, даже усиленные бумажной салфеткой «клинекс», через час промокали насквозь. И где прикажете их менять? И как часто? Все ведь увидят, как скованно она ходит с толстой прокладкой между бедрами. Она была в отчаянии; она не могла остаться дома, отлежаться, постанывая, в постели, как отлеживалась в Вердуго-Гарденс или у Пиригов, где тетя Элси приносила ей грелку с горячей водой и теплое молоко. Ну, как дела, милая? Просто потерпи.

Теперь рядом не было никого, кто любил бы ее. Теперь она была сама по себе. Она копила деньги на покупку подержанного автомобиля у друга Отто Оси. Она снимала меблированную комнату в Западном Голливуде, в нескольких минутах ходьбы от студии Отто Оси. Она посылала пятидолларовые купюры Глэдис, в государственную психиатрическую больницу, – «Просто хотела сказать тебе: здравствуй, мама!». Ее считали одной из самых «многообещающих» моделей в агентстве Прина. Она была «восходящей звездой» модельного бизнеса. Хозяину агентства не нравились волосы Нормы Джин – как он выражался, «помойного цвета». А иногда – «цвета канализации». Ей пришлось потратиться на парикмахерскую, сделать мелирование. Пришлось платить за уроки для моделей на курсах при агентстве. Иногда ей выдавали наряды для работы, иногда она работала в собственной одежде. Покупать чулки приходилось самой. А еще дезодоранты, косметику, нижнее белье. Она неплохо зарабатывала, но в то же время бесконечно занимала деньги – у агентства, у Отто Оси, у других людей. Она все время боялась, не появилась ли на чулке стрелка. Где-нибудь в троллейбусе, на глазах у совершенно посторонних людей, она могла расплакаться, заметив на чулке предательскую зацепку, предвестницу непоправимого несчастья. О нет. Господи, нет, только не это.

Теперь, когда она работала моделью у Прина, все несчастья стали равны: вдруг в жаркий день через дезодорант пробьется запах пота, вдруг на платье появится пятно? У всех на глазах.

Потому что она вечно была на виду. Даже когда ее не фотографировали в студии Отто Оси под невыносимо ярким светом ламп и столь же невыносимым взглядом самого Отто Оси. Она посмела выйти из зеркала на всеобщее обозрение. Теперь у нее не было укромного уголка. В сиротском приюте можно было спрятаться в туалетной кабинке. Или в постели, укрывшись с головой одеялом. Она могла выбраться из окошка на чердаке и спрятаться за трубой, на покатой крыше. О, как же скучала она по приюту! Как скучала по Флис. Ведь она любила Флис, как родную сестру. О, она скучала по всем своим сестрам – Дебре Мэй, Джанет, Мышке. Мышкой была она

! Она скучала по доктору Миттельштадт, которой до сих пор иногда посылала коротенькие стишки. Ярче звездный свет в тени ночной, сердцем знаю я, что Он со мной.

Отто Оси – человек, который сфотографировал ее на заводе «Радиоплейн» и заглянул ей в душу, – смеялся над всеми этими сантиментами. Ай-ай-ай, сиротинушка, выплакала себе все глазоньки! С самого начала Отто Оси напрямую сказал, что ей платят «чертовски хорошие бабки», чтобы она была «особенной». Так что в ее интересах быть особенной – «или вылетишь отсюда к чертовой матери». И она старалась стать особенной, землю носом рыла. Разве Глэдис не верила в нее с самого начала? Уроки пения, уроки музыки. Красивые костюмчики, в которых Норма Джин ходила в школу.