Блондинка

Дебра Мэй покосилась на левую руку Нормы Джин, но та уже, разумеется, не носила колец: нанимать замужних женщин в модели было не принято.

– Нет-нет, что ты…

– По-твоему, получается, только замужняя женщина имеет право брать деньги с мужика за то, что он ее трахает?

– Нет, Дебра Мэй, просто я…

– Разве плохо, что мне нужны деньги? И поэтому я такая мерзкая? Да ну тебя к черту!

Дебра Мэй свирепо оттолкнула Норму Джин и пронеслась мимо нее к выходу – с натянутой, как струна, спиной, с гордо поднятой рыжеволосой головой. Ее каблуки стучали по ступеням, словно кастаньеты.

Растерянно моргая, Норма Джин провожала взглядом свою сестру по сиротству, с которой не виделась почти восемь лет, ошарашенная, словно Дебра Мэй влепила ей пощечину. Однажды больная память подскажет ей, что Дебра Мэй действительно ударила ее по лицу. Норма Джин даже крикнула вслед:

– Дебра Мэй, погоди!.. Скажи, Флис не выходила на связь?

Дебра Мэй обернулась и злобно бросила в ответ:

– Флис умерла

.

Дочь и мать

Я до сих пор не гордилась собой. Все ждала, когда начну гордиться. Она посылала тщательно выбранные снимки из «Пэрейд», «Фэмили серкл» и «Колльерс» Глэдис Мортенсен, в психиатрическую больницу. Нет, провокационных снимков из «Фафф», «Фикс», «Свонк» и «Пикс» среди них не было. На всех фотографиях была полностью одетая Норма Джин – то в свитере ручной вязки, то в джинсах и клетчатой ковбойке, с волосами, заплетенными в косы, как у Джуди Гарленд в фильме «Волшебник из страны Оз», и она стояла на коленях рядом с двумя одинаковыми барашками и, счастливо улыбаясь, поглаживала их по мягкой белой волнистой шерстке. Или же она представала в образе старшеклассницы (из серии «Снова в школу»), и на ней были плиссированная юбка в красную клетку, белая водолазка с длинным рукавом, двухцветные кожаные туфли, короткие белые носочки, а ее медово-золотистые волосы были собраны в пышный конский хвост. Она улыбалась и махала рукой человеку по ту сторону фотоаппарата: «Привет!» Или «Прощай!».

Но Глэдис ни разу не ответила.

– С чего бы мне переживать? Вот я и не переживаю.

Ей начал сниться один и тот же сон. А может, он снился ей всегда, только она его не помнила. Между ногами у меня рана. Глубокий порез. Да, именно так, порез. Глубокая рана, пустота, из которой вышла вся кровь. Был и другой вариант этого сна, который она называла «сном о ране», и в этом сне она снова была маленькой девочкой, и Глэдис опускала ее в горячую воду, от которой валил пар, и обещала как следует вымыть ее, и «все тогда будет у нас хорошо», и Норма Джин безнадежно цеплялась за руки Глэдис, и хотела вырваться, и одновременно боялась, что мать ее вдруг отпустит.

– Пожалуй, мне не все равно. И это следует признать!

Теперь она зарабатывала деньги, много денег – и в агентстве Прина, и по контракту на Студии. Она начала навещать Глэдис в психиатрической больнице в Норуолке. Из телефонного разговора с лечащим врачом выяснилось, что Глэдис Мортенсен «поправилась почти настолько, насколько это вообще возможно». За десять лет со дня госпитализации пациентка неоднократно проходила шоковую терапию, что помогло свести до минимума «маниакальные припадки». Сейчас же она сидит на сильнодействующих медикаментах, помогающих побороть вспышки «возбуждения» и «депрессии». Согласно больничным записям она уже довольно давно не пыталась причинить вреда ни себе, ни окружающим.

Норма Джин взволнованно спросила врача, не считает ли он, что ее визит к матери может оказаться «огорчительным», на что психиатр ответил:

– Огорчительным для кого, мисс Бейкер? Для вас или вашей матери?

Норма Джин не видела маму десять лет.

Но сразу узнала ее, худую блеклую женщину в блеклом зеленом халате с неровно подшитым подолом. Или, может, пуговицы на халате были застегнуты неправильно?

– М-мама?.. О мама! Это я, Норма Джин!

Позже Норме Джин, робко обнявшей мать (та не ответила на объятие, но и не сопротивлялась), стало казаться, что обе они тогда разрыдались. На деле же рыдала только Норма Джин, сама удивляясь той буре эмоций. Когда я только начала брать уроки актерского мастерства, заплакать никак не получалось. После Норуолка я могла заплакать в любую секунду.

Они сидели в зале для посетителей, среди посторонних людей. Норма Джин смотрела на маму и улыбалась, и улыбалась снова. Она вся дрожала и не в силах была отдышаться. И еще, к стыду своему, почувствовала, что морщит нос, – потому что от Глэдис скверно пахло. Кислым дрожжевым запахом немытого тела.