Блондинка

О, но ведь я уже спасена. У меня новая жизнь, с тобой… О Папочка, ты ведь не станешь писать обо мне, нет? О наших разговорах? После того, как я сказала… Ты, наверное, меня больше не любишь?

Милая, перестань. Пора бы наконец понять, что я всегда буду любить тебя.

12

Эта пьеса была его жизнью

. Блондинка-Актриса, читавшая роль Магды негромко и страстно, вошла и в пьесу, и в его жизнь. Блондинка-Актриса сумела передать свой ужас Магде, и Магда ожила.

Вот Магда неуверенно говорит с родителями Исаака, запинается, и ее тонкий голос почти не слышен, и ты чувствуешь смущение, ведь Блондинка-Актриса находится не на своем месте и вот-вот все бросит. Но затем, в следующей сцене, когда Магда говорит увереннее, ты понимаешь, что Блондинка-Актриса играла роль – так, как это делают одаренные актеры. Что ты видел мимесис, неотличимый от самой жизни. В сценах с Исааком Магда оживлялась, даже была жизнерадостна; неожиданно для других актеров и аудитории Блондинка-Актриса то и дело лучилась сексуальной энергией, что редко случалось в этом тусклом зале для репетиций, да и в постановках труппы.

Исаак заметно оторопел. Его роль исполнял молодой актер. Он нравился Драматургу – живой, одаренный, красивый молодой человек с оливковой кожей и в очках, как у ученого-еврея. Поначалу он не мог понять, как реагировать на Магду в исполнении Блондинки-Актрисы, но вскоре начал ей подыгрывать – неловко, как вел бы себя сам Исаак, и с волнением, характерным в такой ситуации для юноши. Ты чувствовал, как искрится электричество между приземленной венгерской девушкой, необразованной, выросшей на ферме, и городским пареньком-евреем, которому предстояло отправиться на учебу в колледж.

Публика в зале расслабилась и начала смеяться – очень уж комичной и одновременно трогательной получилась сцена. Такие сцены не были характерны для Драматурга, известного своей серьезностью. Закончилась та сцена «золотым смехом Магды».

Драматург тоже смеялся, одобрительно и с удивлением. Он перестал делать пометки в тексте. Ему показалось, что пьесу, его пьесу, вдруг вырвали у него из рук. Такое чувство, что Магда, она же Блондинка-Актриса, уводит пьесу в сторону от авторского замысла и теперь сама руководит всем и всеми на сцене. Или так только кажется?

Были прочитаны все три акта пьесы. Вот Магда с Исааком уже взрослые, вот у обоих отдельная жизнь. Какая, однако, насмешка судьбы, думал Драматург. Но как все сошлось! Рослую и крепкую венгерскую девушку с льняными волосами, жившую в его памяти, сменила эмоционально нестабильная Магда с платиновой косичкой и пронзительно-синими глазами. Новая Магда, такая ранимая, такая открытая, что ты тут же начинал бояться за нее. Ты боялся, что ей сделают больно, ее будут использовать Исаак и его родители, евреи из нью-джерсийского пригорода. Обеспеченные, привилегированные, в отличие от нищего семейства Магды, они были уже не столь симпатичны, как задумал Драматург. И сюжет волшебной сказки, с помощью которого Драматург рассчитывал отразить всю глубину пропасти между мирами Исаака и Магды, – Магда беременна от Исаака; Магда скрывает это и от Исаака, и от его родителей; Исаак уезжает на учебу, его ждет блестящая карьера; Магда выходит замуж за фермера, рожает ребенка от Исаака, а потом других детей, уже от мужа; Исаак становится писателем и получает признание, не достигнув даже тридцати лет; время от времени Исаак с Магдой встречаются, в последний раз – на похоронах отца Исаака; Исаак (предположительно) наделен блестящим умом, но не догадывается о том, что уже известно зрителям, о том, что сумела скрыть от него Магда, – этот сюжет показался Драматургу слабоватым, незавершенным.

Финальные слова пьесы говорит Исаак. Он стоит на кладбище, у могилы отца, а напротив, по другую сторону от могилы, стоит Магда. «Я всегда буду помнить тебя, Магда». Актеры замирают, свет меркнет, затем гаснет. Финал, казавшийся таким правильным, единственно возможным, становится неполным, скомканным: какое нам дело, что Исаак будет помнить Магду? Как же сама Магда? Каковы ее последние слова?

Читка подошла к концу. Все эмоционально вымотались. В нарушение правил, принятых на неформальных встречах труппы, многие зрители зааплодировали. Некоторые вскочили со своих мест. Драматурга поздравляли. Что за глупость! Сняв очки, он вытирал глаза рукавом, опустошенный, ослепленный. Он смущенно улыбался. Его охватила паника. Это провал. Почему они хлопают? Неужели насмехаются? Без очков репетиционный зал представлялся пульсирующим водоворотом огней, беглым чередованием света и тени. Он не видел лиц, он никого не узнавал.