Блудное художество

Не только Архаров видел насквозь, понимал и одобрял Ваню Носатого. Бывший маз, налетчик, колодник тоже прекрасно понимал и одобрял обер-полицмейстера, хотя друг дружке они, ясное дело, в нежных чувствах не изъяснялись. Ваня без намеков понял: Архаров хочет, чтобы его подчиненные сами каким-то способом отыскали Демку и доказали его невиновность - поскольку пока что видит одни лишь доказательства виновности, и это ему неприятно. Та круговая порука, которой их повязали, взяв на службу в полицию, должна была сейчас способствовать розыску по делу об убийстве переодетой бабы Федосьи.

Архаровцы еще потолковали малость - но о делах незначительных: Тимофей рассказал, как вышло, что он женился на Федосье, потом повспоминали какие-то былые Демкины проказы. Ваня почти не говорил, слушал и думал.

У него было ощущение, будто он что-то знает про длинный и тонкий нож, непривычное для мазов оружие.

– Погоди, Чкарь! - прервал он товарища. - Скажи-ка лучше, когда вы рухлядь сушили?

– Сразу после Николы Вешнего, - без промедления отвечал Филя. - Как пертового маза поздравляли, так чуть ли не назавтра.

– И долго ли все на хазу висело?

– Весь день.

В заветном чулане у Шварца было много всякого добра - и кафтаны, и армяки, и передники, как у разносчиков, и бабьи сарафаны, и монашеские подрясники с рясами. Все это от хранения в сыром месте приобретало особенный запах - такой, что Архаров однажды, когда к нему в кабинет заявился кто-то прямо с наружного наблюдения, еще не скинувший маскарадное тряпье, шарахнулся и крикнул:

– Пошел отсюда! Разит от тебя, как от выходца с того света!

Шварц знал эту особенность своего чулана и первые же теплые солнечные дни использовал, чтобы вытащить и как следует проветрить всю одежонку, прогреть ее до того, чтобы и следа от сырости не осталось. Для этого он брал всех, кто подворачивался под руку, мог и канцеляристов позвать. Отказать ему никто еще не решался.

– Погоди, Иван Данилыч, - сообразив, подхватил мысль Тимофей. - Стало быть, в тот день много народу шастало в верхний подвал и охапками рухлядь на хаз носило. И коли бы кто срусил нож - того бы и не приметили?

– Другого такого денька не было, чтобы кто попало в чулан заходил, - сказал Ваня. - Разве что нож уже давно пропал. Надобно у черной души спросить - может, он зимой кому давал?

Черной душой Шварца звали с легкой руки Архарова.

Федька закивал. Ему страшно хотелось немедленно приступить к розыску ножа, но он ничего не мог предложить разумного, и потому маялся.

– Да и тем ли ножом кубасью укосали? - разумно спросил Ушаков. - Мало ли на Батусе ножей?

– Нож приметный, - возразил Тимофей. - Таких-то мало.

– Да уж поболее одного…

– Надобно наш сыскать - все Демке легче будет…

– В толк не возьму - на что бы Демке тот нож? - спросил задумчиво Чкарь. - Им и резать-то несподручно, а лишь колоть. Не мог он его взять, потому как незачем.

– Братцы, я! - вдруг воскикнул Федька. - Я расспрошу! Я у парнишек разведаю! Черная душа, коли что, их потрудиться заставляет!

– И пряниками награждает, - усмехнулся Тимофей. - Дались же немцу русские пряники…

– Ступай, Федя, позеть с лащатами, - кивнув не менее достойно, чем Архаров, сказал Ваня.

Федька выскочил из закутка и понесся по узкой лестнице вверх.

Он не умел сидеть без дела, особенно когда обстоятельства складывались загадочным и опасным образом. Сейчас они были не намного лучше, чем в чумное лето, - если Демка не сыщется, да если впридачу все улики подберутся так, чтобы можно было обвинить его в убийстве Федосьи, то отвечать за него - всем бывшим мортусам.

К тому же, Федька знал про Демку, что бывший шур может сгоряча удрать и спрятаться, оставив былых товарищей на произвол судьбы. Он вовсе не забыл, как подрались зимней ночью по дороге к Виноградному острову. Вроде и помирились, и ни разу о той драке не вспоминали, а Федька, оказывается, все это время о ней помнил.

Максимку-поповича Федька отыскал в канцелярии - тот сдавал собственноручно записанные показания по странному делу о покраже старого корыта и двух кадушек. При розыске явилось, что предполагаемый кадушечный вор замешан в совсем другую историю - там уже речь шла о беглых крепостных. Сей розыск перерос в иной - о похищении младенца. И конца-краю этому делу о корыте и кадушках не предвиделось.

Максимка был из почтенного иерейского рода. А в таких родах часто бывает, что из поколения в поколение рождаются удивительной красоты дети. Будь Максимка не столь строптив, останься он в семье и пойди по родительским стопам - был бы в храме, куда его определили бы служить, непрестанный соблазн для прихожанок. Теперь же его юношеская красота была некоторой помехой на служебном поприще - превосходно обученный наружному наблюдению и старательный парень привлекал слишком много внимания, так что труды его шли насмарку.