Блуждание во снах

Я не стала вставать и подходить ближе к кровати Маруси. Ее кровать стояла через одну от моей. И я могла прекрасно слышать все то, о чем вещала, соблазненная купцом девица. Полная луна хорошо освещала комнату, кроме того, на тумбочке у «рыжика» стоял подсвечник в две свечи.

– Ой, девочки, – начала она чуть торжественно. – Сначала было очень больно, ибо «девичий глазок» от природы не широк, а мужик его своим удом рвет так, что кровища хлещет.

– Как это?!

– Ну как? Обыкновенно льется кровушка родимая, – стращала девочек Маруся.

– Так это же, чай, больно как?

– Да больно, я же сказала.

– Уж не врешь ли, что льется? Если бы так оно было, так ты бы умерла давно.

– С чего это, умерла-то? От этого, месдамочки, только толстеешь, но не мрешь, – лукаво улыбнулась Маруся. – А простыни, и вправду, были все в крови. Я потом все пальцы стерла, пока их отстирала.

– Ой, мамочки…

– Вот те и мамочки! Как загонит он туда свою шишку, тут и будут мамочки… У нас, с Николаем Николаевичем, в первый-то раз это дело еще в деревне случилось. Днем он обедал в доме у теток. Как сейчас помню: щами, да курой его кормили, а я смородиновых розанцев подала – самолично напекла. А Николай Николаевич кушал с аппетитом, да все о своих доходах рассказывал, хвастал, как всегда: что, дескать, есть у него с пяток лавок в обжорных рядах. И два магазина. Сказывал, скоко в прошлом годе кругов сыра высолил, сколько куфей[93] масла закатал, да сколько работников у него на маслобойне работает, да какой дом отстроил… Поминал родителей моих покойных, да на меня, сироту, поглядывал. Он и ночевать у нас остался. Обе мои тетки спать-то рано ложатся, да еще туги на уши. Вот и не слыхали они, что в ту ноченьку сделалось.

Слышу я вечером – кто-то стучится тихонечко. Я, глупая, дверь-то и отворила в спаленку. Гляжу, а на пороге Николай Николаевич стоит в рубахе одной и тапочках. Говорит, дескать, шел из баньки, да решил заглянуть. А я, дурища, улыбаюсь и глазами-то хлопаю. А он присел на кровать и ну, жалеть меня, да по голове гладить – дескать, приголубить сироту захотелось. Я и разрюмилась. Жалиться стала, как тяжко мне без родительской ласки. А он, разбойник, прилег рядом и еще сильнее прижал к себе. А я все плачу и сама к нему прижимаюсь. И чувствую, что прямо под рубахой, у него какая-то палка торчит.

«Что это, дяденька?» – спрашиваю.

А он и ответить ничего не смог, задышал как-то тяжко и давай мне слова ласковые в уши шептать, а сам рубашку-то с меня сымает. Свечку поднес ближе и смотрит пристально. Руки к грудям потянул. Целовать начал прямо в них и в живот. А потом я и ахнуть не успела, как он ноги мои развел, да и вошел…

– Как так вошел? Куда?

– Туда!

– Ты же сказала, что узко там. То, как же?

– А у него сразу и не вышло ловко – туго все шло. Измучился он. Но все-таки загнал… Дело-то свое греховное сделал, а я как заплачу, да запричитаю. Он испужался. И говорит: «Марусенька, ты только теткам не сказывай, что я приходил в твою комнатку. А я тебя на следующей недельке заберу – на учебу, в институт, мол, определю. А как отучишься, женюсь на тебе. А ты покуда отучись, да подрасти чуток. Будешь у меня, словно дворянка, грамотная, да при манерах. По-французски говорить. Мне как раз такая жена и нужна».

Сказано-сделано. Я тут, сколь училась, столько с ним и жила. И на вакациях у него ночевала, и по выходным, когда отпускали. Уж он намял-то меня по-всякому.

– Маруся, да как же ты два года терпишь такую боль? – испугано спросила Таня Геращенко.

– Почему боль? Это сначала больно, а потом так сладко, что мочи нет терпеть разлуку с ним, – вздохнула Маруся. – Ах, как сладко, месдамочки…

Девочки притихли, каждая думала о своем.

– А дядьку-то ты обманула! – раздался из угла ехидный голос Кабановой.

– С чего бы?

– По-французски говорить так и не научилась. Зря старался и деньги за тебя платил.

– А ты, святоша, чего слушать-то меня удумала? А ну, заткни уши…

Девочки рассмеялись в ответ на этот короткий диалог.

– Очень надо… Ты бы молились, не то бог покарает: во грехе дите-то зачала.

– А вот шиш тебе! Бог все видит, и меня, сироту, пожалеет.

– Девочки, не ссорьтесь!

Потом Маруся еще долго отвечала на неожиданные вопросы одноклассниц. Но я уже почти не слушала их интересную, во всех смыслах беседу. Мной овладел тот неистовый жар, что мучил меня все последние дни. Видно, незатейливый рассказ «рыжика» произвел сей неожиданный эффект. Казалось, что со мной случилась горячка, а низ живота заныл так, что я легла на спину, раскинула ноги и… тихонечко заплакала. Через минуту я почувствовала на своей щеке легкое и горячее касание. Это Раиса Грановская присела ко мне на кровать и поцеловала меня в щеку.

– Не плачь, meine liebe, я облегчу твою боль, – с этими словами, она откинула одеяло и скользнула в мою кровать.

От неожиданности я перестала плакать и удивленно смотрела на княжну.

– Раечка, откуда ты знаешь про мою боль? – смущенно прошептала я.

– Я все о тебе знаю… Молчи, – она прижалась очень близко и обняла меня.

– А если они увидят?