Богач, бедняк

— Убей ниггера! — то и дело раздавался чей-то громкий голос из задних рядов каждый раз, когда Томасу удавалось провести удачную серию ударов. Гретхен болезненно морщилась, ей было стыдно присутствовать здесь, стыдно за всех этих мужчин и за редких здесь женщин. Она вдруг вспомнила хромого Арнольда Симмса в его красно-бордовом халате, который говорил ей: «Какие у вас красивые ноги, мисс Джордах!» Он так мечтал о Корнуолле. «Прости меня, Арнольд, за этот вечер».

Вместо десяти запланированных раундов бой длился восемь. У Томаса струилась кровь из рассеченной брови и из носа, но он не отступал, он, пританцовывая, все нападал на противника с какой-то чудовищной, неуемной, злой энергией, которой он постепенно выматывал негра. В восьмом раунде негр уже с трудом поднимал руки, и Том сильным ударом в голову послал негра на покрытый брезентом пол. Тот с большим трудом поднялся при счете восемь. Он с трудом прижимал руки к груди, пытаясь защитить себя от воинственного напора Томаса. Томас, улыбаясь, с залитым кровью лицом, в два прыжка настиг его, и обрушил на него град ударов. Гретхен показалось, что он нанес не меньше пятидесяти сильнейших ударов за какие-то несколько секунд. Негр снова повалился на пол, и толпа заревела столь оглушительно, что Гретхен испугалась, как бы не лопнули ушные перепонки. Негр все же попытался подняться, даже встал на одно колено. Стоя в своем углу, Томас, пригнувшись, приготовился к новой атаке — окровавленный, энергичный, не знающий усталости. Казалось, ему очень хотелось, чтобы негр встал и продолжил бой, и Гретхен показалось, что на его изуродованном, окровавленном лице мелькнуло разочарование, когда негр снова беспомощно рухнул на пол и рефери довел счет до конца. Все, нокаут!

Гретхен почувствовала, что ее вот-вот вырвет, но она лишь сухо отрыгнула, прижимая к лицу носовой платок, приятно удивленная тем, что здесь, в этой прогорклой, пропитанной мужским потом атмосфере можно было еще почувствовать запах духов. Она сидела, ссутулившись, опустив глаза, у нее не было сил смотреть на это кровавое побоище, она боялась упасть в обморок, тем самым заявить всем, что она роковым образом связана родственными узами с этим зверем на ринге. Рудольф просидел весь бой, не произнося ни единого слова, правда, время от времени кривил губы, явно осуждая откровенную кровожадность партнеров, — в этом поединке не было ни стиля, ни изящества. Так, обычная драка.

Боксеры покидали ринг. Закутанному в полотенца негру ассистенты помогли перелезть через канаты и сойти с ринга. Томас широко улыбался, размахивал рукой, как триумфатор, а люди вокруг дружелюбно похлопывали его по спине. Он покинул ринг с дальней стороны и не мог видеть Рудольфа и Гретхен, сразу же направившись в раздевалку.

Люди постепенно начали расходиться, а Гретхен с Рудольфом продолжали сидеть, не говоря ни слова, словно опасаясь прокомментировать то, что они здесь увидели. Наконец Гретхен хрипло, не поднимая головы, сказала:

— Пошли отсюда.

— Нужно сходить к нему, — сказал Рудольф.

— Ты что? — удивилась Гретхен. Ее удивили слова брата.

— Мы с тобой сюда пришли. Видели его на ринге. Теперь мы должны встретиться с ним.

— Он не имеет к нам никакого отношения, — возразила она, зная, что сейчас лжет.

— Пошли, — сказал Рудольф.

Он встал и, взяв ее за локоть, помог ей подняться. Он не любил возражений — этот холодный, единственный истинный аристократ здесь, в «Саннисайд-гарденз».

— Я не пойду, не пойду…

Но несмотря на ее сопротивление, она знала, что Рудольф безжалостен и поведет ее к Томасу и ей придется его увидеть, увидеть его окровавленное, грубое, мстительное лицо победителя.

У двери в раздевалку стояли несколько человек, но никто из них не остановил Рудольфа, не преградил ему путь. Он открыл дверь. Гретхен держалась за его спиной.

— Знаешь, — сказала она, — лучше я подожду здесь. Может, он не одет.

Рудольф, не обращая никакого внимания на ее слова, крепко сжимая ее запястье, втащил Гретхен в комнату. Томас, обернутый полотенцем по пояс, сидел на запятнанном столе для массажа, а врач накладывал ему швы на рассеченную бровь.

— Ничего страшного, — приговаривал он. — Еще один шовчик, и все.