Боги и гиганты

Боде покорно пожимает плечами. Он не знает Государственного совета. Зато Виганд знает. Боде растерял своих протеже, а многие помощники Виганда все еще находятся наверху, опять наверху. Свояк Гельферих хотя и не государственный секретарь, но он — глава германских националистов и поэтому обладает гораздо большим влиянием, чем раньше, а фирма Сименс и ее руководители по-прежнему представляют власть в этом мире. Итак, следует призвать на помощь политику, финансы и промышленность. Результаты сказались немедленно. Август фон Тиссен делает невозможное: достает балки для огромных стеклянных крыш над залами.

Эго, конечно, только начало. Вспоминают о другой власти, царящей над миром, — печати, надеясь с ее помощью мобилизовать неких людей, которых раньше не вспоминали ни его превосходительство фон Боде, ни директор Виганд, строившие до сих пор музеи для славы короны, своей собственной и нескольких коллег по специальности. Но существует же еще и народ, анонимный, безликий народ, который во много раз чаще ходит в музеи, чем их превосходительства и профессора, и который даже приносит некоторые доходы, заплатив свои пфенниги за вход. Надо апеллировать к народу — звучит новый лозунг, который хорош еще и тем, что с его помощью можно оказывать давление на ненавистное правительство. Ведь с этими «социал-демокрётами»[70] всех мастей никто не хочет — связываться. Остаются черно-бело-красные[71]

. Поэтому-то власть имущие так часто, как это только возможно, и ездят в Голландию приносить свои верноподданнейшие заверения.

Для «Берлинер локальанцайгер», одной из наиболее популярных газет страны, Виганд пишет (на всякий случай анонимную) статью. «Что сделано, — читают берлинцы, читают министерские чиновники и министры в январе 1920 года, — чтобы, наконец, подвести под крышу сооружения Месселя на острове музеев? Или, может быть, следует прекратить строительство, чтобы через несколько лет оно превратилось в романтические развалины в стиле Пиранези, в которых квакают лягушки и которые привлекают лишь живописцев и граверов? Правда ли, что Германия в будущем хочет проводить мирную политику, защищающую культуру, и хочет завоевать новых друзей своими научными и художественными успехами? Разве гибель музеев хорошее начало для этого?»

Вопрос, заданный в статье, нельзя пропустить мимо ушей. На него надо ответить. Правительство и министерство предоставляют слово более компетентному специалисту — музею. И музей отвечает официально за подписью его превосходительства фон Боде. Этот ответ — воззвание к народу (и правительству!): «Не может быть большего расточительства, чем это постепенное замораживание нового строительства, чем его бесконечное затягивание под предлогом непреодолимых трудностей. Расходы на строительство следует сократить, упростив наружную и внутреннюю отделку, но музеи надо, по крайней мере, закончить, чтобы они не шли к постепенной гибели вместе с коллекциями, которые должны быть сохранены. Это не только паша точка зрения, но и точка зрения нашего министра, не так давно посетившего строительство».

С помощью одного министра, члена правительства, правительство было побеждено. Оно вынуждено залезть в свой карман и дать указание министру финансов выдать такую сумму, чтобы можно было, по крайней мере, считать постройку Пергамского музея законченной до 1924 года. Для остальных объектов денег просто нет. И все же кажется, что битва выиграна, сделан большой шаг вперед.

Пока речь шла об общем большом музее, Боде и Виганд сыграли друг другу на руку и там, где нужно было, оказали друг другу помощь, особенно в тот момент, когда пришлось «воззвать к общественности». Пока был кайзер, они, принимая во внимание его решающее слово, относились друг к другу мирно и даже по-дружески. По так как кайзер теперь в далекой Голландии выпиливает из дерева сувениры и выращивает розы, а правительство меняется так быстро, что только внимательный читатель газет знает, кто в данный момент находится у власти, и так как теперь ни генеральному директору, ни директору отдела нет никакого смысла лебезить перед министром, которого уже завтра может заменить другой, — война между берлинскими музеями выходит из десятилетнего подполья и становится борьбой, которую один раз можно назвать «один против всех», другой — «все против одного», но в большинстве случаев — «каждый сам за себя».