Боги и гиганты

Утреннее солнце только что поднялось над горизонтом и бросает свои слабые мигающие лучи на землю и море. Даже обычно такое скучное, пустынное восточное побережье неожиданно заблестело: это солнечные лучи осветили мрамор каменоломен и кристаллическую глину склонов. Молодой человек, лежащий на палубе, сладко позевывает. Ему, по-видимому, около двадцати пяти, и даже окладистая борода, белокурая с рыжеватым оттенком, слегка удлиняющая его четырехугольную голову вестфальца, не делает его старше. Он несколько смущен тем, что, зевая, не прикрыл рот рукой. Хотя ом уже три года живет в Малой Азии, он еще не совсем забыл, чего требуют европейские правила вежливости, однако теперь ему просто наплевать на это. Как хорошо, что он вестфалец (ведь Штееле только по административному делению относится к правительственному округу Дюссельдорф и, следовательно, к Рейнской области). Быть вестфальцем — это гораздо солиднее, чем происходить из Рейнской области или даже из Англии. В этом он еще раз убедился, когда недавно встретился невдалеке от Айвалыка с тремя путешественниками. В то время по поручению великого визиря он выяснял, можно ли построить оттуда шоосейную дорогу в Кирезюн (и затем далее в Брусу). Путешественники эти в какой-то степени были охотниками и в какой-то — археологами, искавшими памятники древности. Они сидели тогда перед своей палаткой, в рубашках со свеженакрахмаленными воротничками (бог знает, как это им здесь удавалось) и черными галстуками, жесткими, как жесть. Разговор шел, как это принято у респектабельных англичан, о погоде, о самочувствии королевы, о шансах Пруссии в Шлезвиг-Гольштейне после заключения мира в Вене.

Быть вестфальцем — счастье. Уж это точно. Не надо притворяться. Вести себя воспитанно, конечно, нужно, к примеру, в салоне королевы в Виндзорском замке (куда, слава богу, его, малоазиатского инженера по дорожному строительству, никогда не пригласят). А здесь можно давать себе волю и поступать так, как это тебе удобно. Одно дело на улицах турецких и греческих городков Анатолии, другое — на приемах у пашей и президентов провинций или у великого визиря, Фуад-паши, в Константинополе. Визирь считает молодого инженера своим протеже и обычно оказывает ему благоволение, несмотря на то что инженер наотрез отказался состоять на турецкой службе. Свобода и независимость — всегда были его лозунгами, и дай бог, чтобы они оставались ими в будущем. Это не мешает спокойно заключать контракты с турецким правительством и строить для него одну дорогу за другой. А если бы он вздумал поступить по всем правилам на турецкую службу и получил бы даже высокий ранг, то чиновничья иерархия все равно мигом бы его проглотила. Кроме того, он имел бы целую тысячу да еще двух начальников. Теперь же он зависит только от великого визиря, и эта зависимость нисколько его не тяготит, потому что никто из турецких чиновников — от мюдюра, каймакама и мутассарифа до вали — ничего не может приказать Карлу Хуманну.

Вот по правую руку, на Лесбосе, возвышается укрепленный замок, в стены которого византийцы, венецианцы, генуэзцы и, наконец, турки замуровали множество античных плит с надписями и архитектурных деталей. Снести бы весь этот средневековый хлам и извлечь на свет божий остатки памятников древности. Ведь хорошо сохранившаяся надпись, колонна эолийского времени или времени Афинского морского союза ценится выше, чем все зубчатые стены средневековья. К сожалению, этого никто не понимает, особенно турки — одна восьмая часть населения богатого острова, которые, сидя в укрепленном замке, господствуют над семью восьмыми греков.

Верно, Мустафа, именно сейчас и надо немного сменить галс, чтобы наши наполненные ветром паруса не отнесли лодку в Хиос или даже залив Смирны. В Смирну, мой любимый город, мы поедем только на следующей неделе. Эх, как наполнились паруса! Неплохо бы покататься и на дельфине, который плавал только что вокруг лодки, а теперь помчался от нас прямо к берегу. Как же звался у древних человек, который плыл на дельфине, играя на лире? Да, верно, Арион, мастер по части звуков…

Когда Мустафа, напрягая свое темно-коричневое мускулистое тело, убирает паруса, лодка застывает, покачиваясь вдалеке от освещенного солнцем берега.

— Ближе нельзя, эффенди, — говорит он, — бухта плоская, как таз, и при северо-западном или юго-западном ветре мертвая зыбь так сильна, что даже самая маленькая из моих лодок не может пройти дальше. Нам еще повезло с ветром, эффенди.

— Стой! — громко кричит молодой человек. — Чем это от тебя пахнет, Мустафа? Тебе не очень-то повезло с ветром, так как он донес ко мне запах, который я очень хорошо знаю. Где моя бутылка с коньяком, Мустафа?

Рыбак вытаскивает из-под старого паруса бутылку. Она пуста, хотя вмещала хороших три четверти литра.

— Разве не запретил пророк пить спиртные напитки, Мустафа?

— Конечно, эффенди, и чтобы ты не ослушался его повеления и не подвергал бы искушению верующих, я принес себя в жертву и выпил.

— На здоровье, Мустафа! — смеется Карл Хуманн: против такой железной логики нечего возразить.