Боги и гиганты

Вернувшись в город, Хуманн, даже не разрешив себе умыться и поесть, опешит в немецкое отделение конторы связи Смирны, которое, конечно, уже давно закрыто. Говорят, начальник ушел в кафе. Хуманн мчится по улицам и переулкам и, наконец, находит кафе, где этот добрый человек, радуясь мирному благополучно заканчивающемуся дню, маленькими глотками, смакуя, пьет свой кофе. Но день нельзя хвалить, пока он еще не кончился! Эффенди Хуманн яростно гонит несчастного начальника обратно в его служебную контору и пишет прописными буквами ликующую телеграмму Конце в Гастейн, где тот проводит свой отпуск. Телеграмма какая-то странная. Странно не то, что из слова «все» первоначального текста получилось непонятное «весы» (так во всяком случае было принято в Гастейне), а то, что подпись звучит как-то чересчур панибратски: «Карл». Неужели Конце и Хуманн так подружились, что уже зовут друг друга по именам? Ни в коем случае. И никогда, пока они живы, этого не случится. Под этими четырьмя буквами подписи скрывается целая история мировой политики и, в частности, музеев.

Прусско-германской империи всего лишь семь лет. Она еще молода и еще не осмеливается показать миру империалистические крылья своего черного орла, поскольку во главе империи — номинально — стоит старик, который вовсе не гордится честью быть императором, так же как не радуется новому званию капитан, только за выслугу лет, но никак не по заслугам произведенный в майоры.

Быть осторожным, не сердить старших, более сильных — вот лозунг немцев. Наступать незаметно, чтобы англичане, что находятся рядом, в Эфесе, и французы на островах не заметили, как мы стрижем овен, у которых во много раз больше шерсти, чем у тех, которые принадлежат им. Телеграммы, несмотря на строгую почтовую тайну, охраняемую законом, на деле не представляют собой никакого секрета, так как из Смирны они идут в Гастейн не прямо, а их передают от станции к станции и при этом, конечно, читают. А Хуманна ведь знают повсюду, как облупленного. Телеграмма за подписью Хуманна будет известна завтра и в Лондоне, и в Константинополе, и в Париже. Это вызовет подозрение. Приведет в движение конкурентов. Вызовет различные реакции у противников. А «Карл» — это безобидно, ничего никому не говорит, короче, житейская подпись, не вызывающая подозрений. И поэтому Хуманн пишет: «Карл».

Потом он быстрыми шагами возвращается обратно на свою квартиру, опять забывает умыться и пообедать, просматривает дневник раскопок и записывает каракулями свои предложения, добавления, оправдания и между строк и на полях. Затем, так и не умывшись и ничего не взяв в рот, он в добавление к телеграмме пишет письмо Конце.

Хуманн устал как собака, и письмо в соответствии с этим получается несколько сумбурным. «Сегодня еще нет возможности сообщить Вам детали. Мы достигли неожиданно быстрого, блестящего успеха, и теперь разрешите мне от всего сердца пожелать Вам и господину тайному советнику Шёне счастья. Мы нашли не просто дюжину рельефов, а целую эпоху искусства, которая была похоронена и забыта. С точностью можно насчитать от 20 до 30 блоков. Только все они замурованы отличным, твердым, как камень, раствором, так что каждый кусочек колоссальной стены приходится выбивать с помощью клиньев и тяжелых молотов. Мне очень помогает моя английская ручная лебедка грузоподъемностью 12 тонн — она поднимает самые массивные гранитные плиты, извлеченные из кладки. Порох я не собираюсь применять. Хочу снести стену вручную настолько, чтобы освободить рельефы. Если же опрокидывать плиты, можно очень легко повредить изображение. Я ни на минуту не могу оставить рабочих одних, потому что в стене все время обнаруживаются и фрагменты рельефов и различные скульптуры.