Боги и гиганты

В последний день сентября, ровно через три недели после начала раскопок, число найденных плит выросло до 24. Это чудо, что гора так же радостно и охотно продолжает дарить своему первооткрывателю и другу все спрятанное ею в тяжелые и неспокойные времена. Теперь даже полный профан и даже самый завистливый специалист не могут более сомневаться в величии и неповторимости находок.

Да и в Берлине более уже не возникает противоречий ни в музее, ни в министерствах. Конце и Шёне, а также стоящий над ними министр Фальк без устали докладывают императору о Хуманне и его находках. Конце, руководствуясь чертежами и документами Хуманна, в свою очередь, информирует наследного принца, который в форме маргиналий к проекту распоряжений министерства с похвалой отзывается о докладе Конце и требует продолжения раскопок «с помощью всех возможных средств и наибыстрейшим образом». Все это льет воду на мельницу музеев. Фальк и Шёне вносят предложение о выделении скромных 100 тысяч марок на археологические раскопки и при этом не забывают Хуманна, который в будущем вместо прежнего вознаграждения должен получать больше. Выделили средства и на столь необходимого научного ассистента. Бисмарка также запрягают в пергамскую колесницу, и он ничуть не возражает, так как здесь, по сравнению с раскопками Олимпии, можно кое-что получить за свои деньги. Через две недели после подачи проекта император ассигнует 50 тысяч марок из своего резервного фонда, а немного позднее министр финансов отпускает такую же сумму из дополнительных средств для музеев.

Однако деньги — это еще далеко не все. Сейчас, после месяца раскопок, счастливому первооткрывателю гораздо больше неприятностей доставляет крутая скала забот, которая оказалась во много раз выше и неприступнее, чем акрополь в Пергаме. Например, как сохранить все находки в целости? Лицензия предусматривает их раздел, причем одна треть идет археологу, неважно — называется ли он Хуманном или под его именем выступают императорские музеи Берлина, а две трети — туркам. Правда, Конце написал о предстоящих переговорах с Высокой Портой, и можно надеяться на получение археологами в ближайшем будущем двух третей находок. Ну, а что же станет с этой третьей, остающейся за Портой частью? Говоря откровенно, никто из немцев, участвующих в раскопках, не оставляет туркам своей третьей части. Но ведь этого же не скажешь прямо, и поэтому толкуют о том, что нельзя рассеивать и распылять единственное в своем роде чудо света. Говорят также о том, что, во-первых, не совсем ясно, будет ли эта часть доступна для науки и исследования. Ведь соображения высших турецких чиновников непостижимы, как болото. Во-вторых, совершенно неизвестно, дойдет ли вообще эта третья часть до Константинополя, так как дороги в Малой Азии длинны и находятся в ужасном состоянии. А при том равнодушии, которое характерно для турецких чиновников и министерств, не только возможно, но, к сожалению, даже вполне вероятно, что турецкая третья часть (если удастся сохранить за собой две трети) исчезнет в пути без следа. Рассуждая таким образом, на всех турок без исключения кладут клеймо невежд и варваров. Но это нисколько не смущает европейских господ, и некоторые из них даже серьезно верят в то, что с такой надменностью утверждают.

Больше всего забот у самого Хуманна. Огромное количество находок делает их охрану на горе все сложнее и сложнее. Хотя приказание Конце, данное перед началом раскопок, ничего не публиковать и особенно следить за тем, чтобы никаких сведений не попало в газеты, строго соблюдалось, все труднее стало пресекать распространяющиеся на всех языках слухи. Из Бергамы и Смирны не только приходили целые группы любопытных — и с каждым днем все чаще, — но появились люди — как греки, так и турки, — которые проявляли серьезный интерес к раскопкам, а некоторые имели и специальные знания. — Все это не нравилось Хуманну, так как могло привлечь внимание официальных турецких органов, а в конце концов даже и поставить под угрозу получение двух третей находок. Поэтому Хуманн, вводя в заблуждение специалистов, не стал очищать плиты от налипших на них остатков извести и камня. И делал это он не только потому, что рабочие могли повредить рельефы, расчищая известь, и не потому, что чужеродные наслоения при транспортировке образовали бы так называемую подушку, а потому, что — как он писал в своем отчете Конце — «было бы нежелательно, чтобы каждый посетитель видел всю прелесть скульптур».