Услышав внизу шум и резкие голоса, Пенелопа позвала к себе Эвмея – узнать, что происходит. Когда он объяснил, царица велела ему передать страннику, что поговорит с ним вечером – пусть расскажет, что слышно об Одиссее.
День шел своим чередом. Женихи продолжали глумиться над нищим – Одиссею пришлось уворачиваться от второго табурета, но он сносил издевки молча, понимая, что время действовать еще не пришло. За всем этим наблюдала Афина, и в ее серых глазах зажглась искра нового замысла. Поспешив наверх, она внушила Пенелопе стремление выйти к женихам, чтобы их глупые сердца воспылали свежей страстью. После этого она смежила глаза Пенелопы сладким сном и, пока та дремала, наделила ее сияющей красотой. Когда Пенелопа, пробудившись, спустилась в зал, женихи обомлели. Каждого обуяло желание возлечь с ней.
– Все-таки пришла пора мне выйти замуж снова, – проговорила Пенелопа. – Но я была женой богатого человека и хозяйкой зажиточного дома, а теперь недоумеваю: почему претенденты на мою руку так прижимисты и скупы? Где ваши подарки?
Одиссей склонил голову, пряча восхищенную улыбку. Какая же умница его жена! Она вытянет из них богатства, словно пряжу из кудели.
– Мудрая Пенелопа! – откликнулся Антиной. – Мы с радостью преподнесем тебе дары, но будь уверена: мы не покинем этот дом, пока один из нас не взойдет с тобой на брачное ложе.
И все женихи отправили своих слуг за подарками – изысканными нарядами, янтарными ожерельями, серьгами из драгоценных камней. Пенелопа приняла все подношения и попрощалась с женихами до утра. Вскоре она уже сидела у очага вместе со странником.
– Скажи мне, скиталец, кто ты? – начала она. – Из каких краев? Откуда родом?
– До самых небес славишься ты своей порядочностью и щедростью, милостивая госпожа. Ты подобна доброму и справедливому царю, который мудро правит своим народом, ведя его к процветанию. Поэтому не проси меня рассказать мою историю, слишком много в ней горя и печалей.
– С печалью мы неразлучны, она моя бессменная подруга, – ответила Пенелопа. – Померкла волею богов моя красота, иссякли мои силы в тот день, когда Одиссей отплыл под Трою. Только с его возвращением расцвету я вновь. А пока я пытаюсь отстоять этот дом, как могу. Три года я даю отпор осаждающим меня женихам, обещая выбрать одного, когда закончу ткать саван для Лаэрта. Конца и края этой работе было не видно – это уж я постаралась. Каждую ночь я распускала то, что соткала за день. Но на четвертый год служанка, поддавшись на ласки одного из женихов, – та еще бесстыдница! – раскрыла ему мой секрет. Пришлось мне доделать саван, а как еще потянуть время, ума не приложу. Вот такие у меня печали. А теперь поведай мне свои.
Одиссей наплел ей с три короба правдоподобной лжи: сказал, что сам он с Крита, а Одиссея встречал двадцать лет тому назад, когда тот останавливался на его острове пополнить провизию по дороге в Трою. Он подробно описал одежду Одиссея – хитон тонкой работы, который сиял, словно луковая шелуха, и пурпурный плащ, скрепленный золотой пряжкой. Пенелопа горько зарыдала, вспомнив все эти вещи: она сама дала их мужу, провожая в дорогу. Странник тем временем рассказал, что слышал недавно: Одиссей в Додоне, ищет ответов у оракула Зевса и рассчитывает скоро прибыть домой – до новолуния.
– Ах, только бы все это оказалось правдой, – вздохнула Пенелопа. – Но час уже поздний, пора подумать о ночлеге. Служанки приготовят тебе ложе с теплыми шерстяными одеялами, но сперва кто-нибудь из них вымоет тебе ноги.
– Хорошо, госпожа, – согласился Одиссей, – вот только мне бы не хотелось, чтобы моими ногами занималась какая-нибудь юная попрыгунья. Нет ли среди служанок кого постарше, не понаслышке знающего, что такое натруженные ноги?
Пенелопа позвала Эвриклею, и та явилась с тазом горячей воды.
– Эх, странник, – вздохнула она тяжко, ставя таз перед Одиссеем и глядя на гостя снизу вверх. – Кто бы знал, как вы мне напоминаете моего старого хозяина! Он сейчас аккурат ваших лет будет – если жив, конечно.
Опустившись на колени, она начала мыть Одиссеевы ноги – сперва ступни, потом голени. А когда ладонь ее скользнула выше колена, нащупала она старый шрам. Одиссей получил его на первой своей охоте на кабана, когда навещал родню матери в Аркадии. Вепря, выскочившего из рощи, он заколол, но тот успел распороть ему ляжку. Дяди перевязали юноше рану, а потом читали заклинания, пока кровь наконец не унялась. Но шрам на бедре остался с тех пор навсегда.
И вот теперь, нащупав этот знакомый рубец, Эвриклея вгляделась в лицо Одиссея и вскрикнула от радости. Он тут же зажал ей рот рукой:
– Тише, матушка! Погибели моей хочешь? Никому ни слова, иначе мне придется силой заставить тебя молчать.
Эвриклея закивала, всем видом показывая, что поняла. Пенелопу как раз отвлекла Афина, заставив отвернуться к огню, но теперь царица вновь обратилась к Одиссею: