Боги войны

Мухи. Неожиданно Корсон понял, что это такое. Это были гиппроны. Последние сомнения рассеялись в тот момент, когда один из них материализовался по ту сторону барьера. Он узнал ряд глаз, лишенных век, шесть гигантских лап с выпущенными когтями, скребущими пустоту, гриву из витков, развивающихся в пространстве, что придавало животному вид чудовищного анемона, упряжь, а когда Бестия повернулась — всадника в форме солдат Верана. Человек по ту сторону барьера издал неслышный крик удивления при виде гондолы и ее пассажиров. Губы его зашевелились под шлемом. Мгновение спустя туча гиппронов теснилась перед барьером. А потом исчезла.

И показалась с другой стороны. Они преодолели барьер без видимого усилия. Окружили аэростат. Солдаты ждали, нацелив оружие на гондолу. Антонелла схватила Корсона за плечо. Турэ раскрыл рот и спросил, вытирая рукой вспотевший лоб:

— Что это такое?

У него не было времени на ответ. Идея, забродившаяся на грани сознания, обрела свои формы. Он не мог ждать милости от Верана. Тот попытается взять их живьем, и его люди будут развлекаться с Антонеллой.

Корсон заскрежетал зубами. Неожиданно он ощутил на губах привкус крови. Поднял голову к шару аэростата. Водород в соединении с воздухом легко взрывается. Увы, температура луча его бластера невелика и едва ли хватит для катализации этой реакции.

Он отчаянно надеялся, что то, о чем говорил Турэ, было правдой. Но он и так узнает ее, но лишь тогда, если гипотеза Турэ верна, если смерть в этом мире лишь иллюзия.

Он выхватил оружие из кобуры, висящей под левой мышкой внутри скафандра и спокойно открыл огонь. Увидел расползающуюся оболочку шара и растущее пламя. Потом почувствовал, как оно пожирает его, раскрывая глаза, но не во мрак небытия, а в абсолютный свет.

Ощутил горящее лицо и руки, барабанные перепонки лопнули и спасли его от криков остальных. И его собственных.

«Водород»,— подумал он. Он падал и чувствовал рядом с собой тело Антонеллы, хотя у него тела уже не было. Непостижимым образом он был жив и не имел ощущения, что умирает. И хотя гигантский огненный язык несся прямо на него, свет медленно тускнел. Небо сделалось пурпурным, потом черным. Он различал на нем, как на негативе, белых гиппро-нов на темном фоне и даже выражение ошеломления, застывшее на лицах кавалеристов. Он чувствовал, как тяжелеет груз неподвижности.

Пламя перестало расти в нескольких сантиметрах от его лица, хотя лица у него не было. И ему почудилось, что это чудесное равновесие будет длиться во веки веков. Потом пламя погасло.

21.

Перемирие кончилось так же мягко, как началось. Корсон парил в пространстве цвета пурпура, хотя и не помнил, чтобы открывал глаза. Огромные перепутанные, соединяющиеся трубы пульсировали, растягивались, пучились неожиданными пузырями, которые лопались, выпуская отростки, и эти отростки сами начинали вытягиваться. Ни верха, ни низа. Хотя он не был в состоянии оценить ни расстояния, ни размеров, его не покидало чувство, ощущение гигантизма.

«Я пробил потолок,— подумал он,— и ступил на небо»/ Конечности не подчинялись ему, но он не ощущал тревоги, скорее — любопытство. Понемногу возвращались воспоминания. Правда, оставались незаполненные места, но тут помогала реконструкция, возможно, не совсем верная, базирующаяся скорее на подсознании.

Таким образом, он смог сообразить, что место, в котором он находится, необычайно. Обычно воюющий приходил в себя во время какой-то войны. Он покинул Аэргистал. Он был уверен, что находится по другую сторону небосвода. Или же его изгнали из игры, так как он вел себя не соответственно? Или же был это новый ад, место, где сражались существа, вообразить которые человек был не в состоянии? Может, теперь ему была уготована другая судьба?

Он был один. Он знал об этом, хотя не мог шевельнуть головой. Тишину нарушил голос, всколыхнув ее, как нежное дуновение ветра колышит воду. Сперва он воспринял его как чистую музыку, и прошло некоторое время, прежде чем он понял, что к нему обращаются, но слова сохранились в его памяти, словно она была промыта, вычищена, острая как у ребенка и жаждущая знания.

— Вот так-то быть военным преступником.

Он ответил после мгновенной задержки:

— Вот так-то быть богом.— Голос звучал странно. Он казался почти детским, но ощущение было такое, словно он порождал бесконечные, почти неразличимые отзвуки эха, а он слышал одно из них, самое близкое, самое для него понятное, хотя где-то рядом раздавались другие голоса, и некоторые из них будили ужасы. Это был почти детский голос, но он мог оказаться и голосом ящерицы, и паука, огненным полыханием звезды, писком крысы, потрескиванием хитиновых крыльев майского жука, артикулированным вдохом ветра.

Корсон смутился. Разговор начался странно. Он не для того оказался здесь, чтобы участвовать в теологическом диспуте. Правда, может быть, таковы обычаи на небе? Он хотел изменить тематику, но чувствовал, что не в силах нарушить естественный ход событий.