Богиня в бегах

Играла музыка. Маленькие нежные колокольчики наигрывали что-то знакомое с детства. Что-то, что неслось из-под материнских пальцев, глубоко нажимающих клавиши пианино, которые казались маленькой Полине кусочками белой пастилы. Однажды она даже тайком лизнула их, пока мама не видит, – клавиши оказались твердыми и совсем не сладкими.

Мама наклонялась над пианино, прислушиваясь к таянию последнего аккорда, а потом – поворачивалась к Полине.

– Как тебе, детка? Что тебе виделось?

Полина помотала головой: ей не виделось ничего, кроме черноты…

* * *

А потом чернота расступилась, и Полина оказалась вдруг в комнате, совершенно ей незнакомой. Это была комната девушки или молодой женщины – светлая и просторная. Видно было, что недавно здесь кто-то старательно занимался интерьером: по стенам цвета пепельной розы были раскиданы ниши, обтянутые шелком в изысканными вышивками. С ними гармонировали изящные светильники в форме тюльпанов, в крошечных вазочках красовались веточки, усыпанные белыми и алыми ягодами – наверняка декоративными. Постель, на которой лежала Полина, покрывал нежнейший пушистый плед. Рядом с Полиной, на маленьком столике, наигрывала свою мелодию музыкальная шкатулка. Хрупкая танцовщица из слоновой кости, воздев руки, плыла по кругу. Ее ресницы и платье, усыпанные блестками, сияли.

Полина с трудом подняла голову. Боже, куда же она попала?

Эта комната – где она находится? Неужели и правда сумасшествие, провал, и сейчас она снова увидит какого-то мужчину, который представится ее мужем, и доктора в белом халате?

Было ли с ней то, что было? Был ли Глеб, был ли Петя Соболь? Или она… какая-нибудь Илона, которой приснился ужасный сон?

Полина попыталась подняться, но не смогла. Слабость и тошнота были колоссальными. В таком состоянии она не смогла бы даже ноги спустить с постели. Оставалось только лежать и приходить в себя. В этой комнате, чья бы она ни была, должно остаться что-то, что поможет Полине.

Шкатулка все играла. Балерина кружилась. Больше не раздавалось ни звука.

Мелодия-мелодия-мелодия… Навязчивая музыка, перешагнувшая тот рубеж, за которым прекрасное становится ужасающим – благодаря стократному повторению.

Неужели нельзя как-то выключить эту дурацкую шкатулку?

Полина поползла по широченной кровати, по мягкому белому пледу, словно раненая по снежному насту, постанывая и то и дело утыкаясь носом в белый мех.

Нужно спасаться, думала Полина, кем бы я ни была, мне нужно спастись… от этой музыки.

И она дотянулась, схватила неожиданно тяжелую шкатулку, и та открылась, высыпались наружу все ее маленькие ящички, обитые изнутри мягким бархатом. Полина откинулась назад и улыбнулась. Наконец-то.

Хоть какое-то спасение.

Хоть какой-то шанс.

Она все еще улыбалась, когда в комнату вошел ее муж, Глеб Захаржевский, а с ним вместе – маленький мужичок, похожий на елочный шар фигурой, отблесками лысины и любовью к ярким костюмам – на нем был ярко-синий, в серебряную полоску. Галстук тоже сверкал, как фольга.

Это был старый Полинин знакомец – Карл Валерьянович Шелепа, ее бессменный доктор и мучитель.

– Полина Сергеевна, здравствуйте! Ну что, рецидив?

Он присел на краешек кровати довольно опасливо. Улыбался, но Полина видела, что глаза его – профессионально холодны. Глаза-крючочки, которыми он намеревался вытащить наружу все Полинино сокровенное.

– Муж ваш говорит, гулять отправились без сопровождения? А я предупреждал вас, Полина Сергеевна.

– Где я? – спросила Полина, пытаясь закутаться в плед, чтобы хоть как-то защититься.

Отбиваться она уже не могла и боялась.

Глеб стоял в дверях, огромный и мрачный, как охранник ночного клуба. Его тяжелая фигура среди розовых обоев и цветочков смотрелась нелепо.

– Дома вас оставлять было нельзя, – сказал Карл Валерьянович. – Вас там все раздражало. Пришлось сменить обстановку. Ничего, подлечимся, и вы снова вернетесь домой. Вы, скажите мне, дорогая, кто сейчас?

– Я Полина, – пропищала Полина, в ужасе глядя на Глеба.

– Час назад была какой-то Дианой, – поделился с Шелепой Глеб.

– Очень вы нестабильны, дорогая моя, – вздохнул тот и попытался взять Полину за руку, чтобы посчитать пульс. Полина отдернула руку. – Нервничаете-то как, – сочувственно произнес он, – вон, метались, голову себе разбили. Швы пришлось накладывать.

– Это не я разбила, – поспешила опровергнуть Полина, – это ангел…

Карл Валерьянович нежно улыбнулся, словно одобряя сказанное Полиной. Глаза его по-прежнему смотрели цепко, жестко.

– Ну, вы и сами видите, что вам нехорошо, – заключил он и поднялся со вздохом. Галстук его пустил блик, и тот отразился в сияющем платье балерины, замершей на крышке шкатулки. – Надо ехать. Надо везти ее, Глеб Анатольевич, – обратился он уже к Глебу.

– Конечно, – сказал он.

– Тогда еще укольчик, чтобы не раздражать ее поездкой, и…

И они вышли, а Полина заплакала от бессилия.