Богоматерь Нильская

Посвящение в тайну. Страх. Стыд. С Модестой это случилось в классе. На уроке английского. Она вдруг почувствовала, как по ногам у нее течет что-то жидкое и горячее, а когда вскочила с места, одноклассницы с заднего ряда увидели, как по ее платью расползается красноватое пятно, а по ноге стекает на цементный пол струйка крови. «Мадам!» – воскликнула соседка по парте и указала на Модесту. Учительница увидела растекающуюся по полу кровь. «Быстро, – сказала она, – Иммакюле, отведите ее к сестре Герде». Модеста, плача в три ручья, прошла за Иммакюле. «Не плачь, – говорила Иммакюле, – так со всеми девочками бывает. Не думала же ты, что тебе удастся этого избежать. Теперь ты настоящая женщина. У тебя будут дети». Иммакюле постучала в дверь кабинета сестры Герды. «Глядите-ка, – сказал сестра Герда, – это же Модеста, не ожидала увидеть тебя так скоро. Значит, мы стали маленькой женщиной. Ну что же, ты теперь поймешь, как это больно. Такова воля Божия, все из-за греха, совершенного Евой, нашей праматерью, ставшей вратами диавола. Женщины созданы для страданий. Модеста – прекрасное имя для женщины, для христианки, и отныне каждый месяц эта кровь будет служить тебе напоминанием о том, что ты всего лишь женщина, а если ты считаешь себя красавицей, она напомнит тебе, кто ты есть на самом деле: только женщина».

Модеста приняла душ, после чего сестра Герда посвятила ее в тайну женских циклов. Она рассказала ей, как пользоваться прокладками, называя их «гигиеническими», и велела ей купить в монастырском магазине ведерко с крышкой – для использованных прокладок, и кусок хозяйственного мыла. Стоящей за прилавком сестре Бернадетте объяснять, для чего все это, не понадобится.

Сестра Герда велела принести ей ключ от дортуара, который закрывали на весь день, распахнула настежь двери, чтобы Модеста взяла из мешочка прокладку, и отвела ее к кирпичному домику. Она открыла дверь, и Модеста отпрянула от ударившего ей в нос зловония. «Входи, – сказала сестра Герда, – нечего отскакивать, поздно уже изображать из себя девочку». В полутемном помещении, освещенном только узким зарешеченным окошком, Модеста увидела натянутые между стенами бельевые веревки, на которых сохли гигиенические прокладки, развешанные лицеистками: розоватые, серые, с сиреневым отливом, грязно-белые. «В глубине, – сказала сестра Герда, – есть бак, там ты можешь постирать грязные прокладки, три хорошенько, но сколько ни три, своего женского начала тебе не оттереть. По этим прокладкам я могу сказать тебе, кто их хозяйки, хорошо они трут или не очень, по ним легко отличить лентяек: на их прокладках всегда остаются кровавые пятна, а это позор! Так что ты, Модеста, три хорошенько, чтобы не добавлять к одному позору другого».

Модеста любила разговаривать по душам с Вирджинией, секретничать с ней в стороне от чужих глаз, главное – в тайне от Глориозы. Конечно, девочка хуту могла дружить с девочкой тутси. Это нисколько не затрагивало их будущее. Когда появится такая необходимость и национальное большинство окончательно станет большинством, девочки хуту не забудут, к какой расе они принадлежат. Потому что в Руанде существует две расы. Или три. Так сказали белые, это их открытие. Так они писали в своих книжках. Ученые специально приезжали для этого, измеряли у всех черепа. И сделали неопровержимое заключение: две расы. Хуту и тутси. Одни принадлежат к группе банту, другие – к хамитской группе. О третьей расе говорить нечего. Но Модеста не совсем хуту. Нет, конечно, она хуту – по отцу. А в этом деле отец – главное. Но из-за матери можно было сказать, а некоторые так и говорили, что она хуту лишь наполовину. Поэтому показываться рядом с тутси ей было опасно. Ей тут же сказали бы: «Так на чьей ты стороне? Ты знаешь, кто ты есть на самом деле? Или ты предательница? Шпионка этих иньензи, этих тараканов? Прикидываешься хуту, а на самом деле при малейшей возможности бежишь к тутси, потому что считаешь их родными».