Боярин

Ремезов успокоился окончательно – по всему выходило, что события, произошедшие в лесу, в Заглодове и здесь, в Заболотице, суть, как говорили в одном старом фильме – «не две пары в сапоге». Мухи отдельно, котлеты отдельно – тут князь, там – неведомые лиходеи.

Ладно…

Скинув сапоги, молодой человек растянулся на лавке и, кликнув слуг, приказал топить баню: вымыться после охоты, да завтра раненько поутру – в путь, чтоб в стольный град Смоленск поспеть затемно.

– Неждан, Митоха – тоже готовьтесь, – предупредил Ремезов. – Завтра со мной поедете. Окулку бы еще взять, пригодился бы там с гуслями-то… Нежила!

– Да, господин?

– Про Окулку слышал? Срочно гонца в Заглодово шли. Часть людей пусть там останется, старший – Микифор. Пусть до моего приезда все окрестности прошерстят накрепко – мало ли что еще разнюхают. А детишек заглодовских выживших – сюда всех отправят, чай, не чужие, разберут по семьям. Ну вот, – Павел потер ладони. – Вроде бы пока все.

Все-то – все, но душа-то была не на месте. Из-за Полинки – чего ее-то поволокли? Конечно, сама поехала, слуги то подтверждают, но наверняка воевода сделал ей предложение, от которого невозможно отказаться.

– Эй, девки! Боярышня в чем уехала-то? В возке?

– В возке, батюшко.

Ну, слава Господу, не на простых санях – не замерзнет. Да и тиуны, что старший, что младший, Демьянко Умник – парни грамотные, на шелухе луковой не разведешь, будут говорить, как надо.

Эх, Полина, Полина… Плохо так путешествовать, беременной-то, неудобно. Хотя в возке…

Это Ремезов, как цивилизованный человек, о супруге своей беспокоился, а вообще ж в эти дикие времена женщин за людей не считали и считать не собирались. До феминизма еще ох как далеко было! А кто такая женщина? Просто приспособление для рождения детей, и не более, никто никогда бабам воли не давал, не шибко их и баловали-то, такая уж, скажем прямо, незавидная участь – рожать почти каждый год, из десятка детей в живых (эпидемии, голод да детские инфекции) дай бог, останутся двое-трое, и это даже в княжеских да боярских семьях, что уж говорить про всех остальных. Вот и тревожился Ремезов, знал хорошо княжеский двор – антисанитария кругом, микробы, бактерии болезнетворные.

И самая главная бактерия – как раз младшой воевода Еремей, Еремей Богатов, тот, что нынче с поручением да с посланьем княжеским приезжал. Ох не друг воевода Еремей Павлу, ох не друг! И не сказать, что прямой враг – не было тому никаких прямых доказательств.

– И не друг, и не враг, а так… – озабоченно напел Ремезов.

Уж куда лучше бы и почетнее, ежели б не Богатов приехал, а старший воевода, дородный да седобородый Емельян Ипатыч, к Павлу истинно по-отечески относившийся. Да уж, лучше б он… да не по чину пока что!

Ничего! Встав, Ремезов прошелся по горнице с улыбкой: и при дворе княжьем друзья имеются, ежели что, найдется кому Полинушку защитить – и тот же Емельян Ипатыч, и молодший князь Михайло Ростиславич, с коим когда-то, да года два назад, Павел с войском Орда-Ичена, князя монгольского, в Польшу да в Венгрию хаживал. Хочется верить, что не забыл еще князь Михайло те времена… хотя кто их, князей, знает?

Еще б, может, сотник Ирчембе-оглан, старый приятель хотя тоже себе на уме, при дворе смоленском нынче… или уже уехал в Орду, в татары к себе отправился – чего ему выжидать-то? Некогда ждать, весна скоро – снег таять начнет, пути не будет.

В топленной по-черному бане парились с барбарисовым паром, долго и весело. Попили в предбаннике хмельного кваску, да все парное веселье как-то незаметно сошло на нет – кровавые события вспомнились. Так ведь их и не обсудили еще толком, да пока и нечего было обсуждать – конкретной информации что-то негусто.

– Окулко-кат скоро должен приехать, – вздохнув, промолвил Неждан.

Боярин кивнул:

– Я предупредил стражу – пусть сразу в баньку идет.

– О! Снег скрипит! – вдруг насторожился многоопытный Митоха. – Не иначе – Окулко.

– Здесь ли ты, господине? – еще с улицы донесся крик.

– Здесь, здесь, – поставив допитую кружку, Ремезов усмехнулся. – Заходи, Окулко.

Окулко-кат – кудлатобородый мужичага самого разбойного вида – казалось, занял собой все свободное пространство, настолько был здоровущ, правда, нынче шутки не шутил, докладывал спокойно, по-деловому:

– В Опятах на днях трех мужиков видели, гостями торговыми сказывались. Одначе – подозрительные они гости! Торговать ничем не торговали, новости торговые не выспрашивали, да и сами ничего подобного не рассказывали, ночевать попросились, заплатили, как уговаривались, да ушли, на санях уехали – а товарец-то (отроцы под рогожками посмотрели) плохой, негодный товарец-то! Лапти какие-то, лыко нечищеное, корье – кто ж его купит-то? А вот, уходя, мужички эти про заглодовскую дорожку спросили – мол, мало ли, придется и там ночевать.

– Дорожку, говоришь, – настороженно переспросил Ремезов. – А когда эти мужики были-то?

– Да третьего дня. Такось.