Боярин

– А не привиделось ничего опятовским-то? – недоверчиво пробурчал рязанец. – Опятовцы робята хваткие – семеро одного не боятся, а подозрительными им все кажутся, кто на них не похож. Гости торговые – в первую очередь. В таком разе могли и соврать.

Окулко покачал кудлатой башкой:

– Соврать не должны бы. Я ж к ним опятовских же отроцев и посылал, ну, тех, что за дичиною жареной присматривать оставались. С чего им своим-то врать? Ладно бы – заглодовским смердам… Упокой их душу, Господь!

Все дружно перекрестились.

– Ты парься, парься, Окулко, – добродушно предложил Ремезов. – Отдыхай, сил набирайся – завтра великие дела предстоят. Явимся пред княжьи очи.

– Попарюсь, ужо, – детинушка живо скинул кафтанец и, вдруг что-то вспомнив, снова повернулся к боярину. – Ведь чуть не забыл – сюда по реке скакал, так по пути вдовицу одну встретил, знакомую старую.

– Что за вдовица? – Павел вскинул глаза.

– Да говорю ж, господине, знакомая, – махнул рукой кат. – Марья Федоровна, что недалеко от Телятыча живаху, Тимохи Кротова, своеземца, вдова.

– Марья?!

У Ремезова чуть дрогнули веки, вдовицу эту и он знал ничуть не хуже, а, может быть, и куда лучше Окулки, было, было дело года два назад, еще до того, как выручил из беды Полинку, до встречи. Красива, красива вдовица, лет тридцати, аристократически бледное лицо, глаза антрацитовые, с поволокою, ресницы, как смоль, черные, густые, а волосы… эх, волосы… вьющиеся, с этакой рыжиной, как пел когда-то Вертинский – медно-змеиные. Когда-то вдовица оказала Павлу услугу. Помогла постеречь своего надоевшего любовника – боярина Онфима Телятникова, с той поры и получившего свое прозвище – Битый Зад. Да так ловко все устроила, что сама вроде бы как и не при делах осталась – умна оказалась вдовушка, себе на уме, хитрая. И что же она…

– А куда ехала-то?

– Да говорю же – на выселки путь спрашивала, – Окулко повел плечом. – Я еще удивился – куда это ее понесло на ночь-то глядя? Да так ничего и не больше и не спросил – некогда.

– Понятно, что некогда, – задумчиво покивав, Павел помолчал немного, а потом спросил: – Что же, она одна ехала-то? Верхом иль в санях?

– В санях, господине. И почитай что одна – с детищами малыми. Старшему – лет десять иль чуть поболе, младшим – по семь-восемь.

Та-ак…

Ремезов почесал затылок – что-то не очень-то нравилась ему вся эта история со вдовой Марьей Федоровной, молодой человек до сих пор чувствовал себя перед нею обязанным и даже немного виноватым – ведь так больше толком и не навестил, не интересовался, как там дела у вдовушки? Да и как мог – при жене-то! И все же, все же, что-то шевельнулось в душе, зацарапало, загрызло… Совесть? Может быть.

Одна, с тремя детьми, на ночь глядя… Бежала! Точно – бежала. От Телятыча – больше не от кого! А тот ведь, псина, прознав, может и погоню выслать! Много людей тут и не нужно, с полдюжины человек вполне хватит.

Приняв решение, молодой человек махнул рукой:

– Неждан, беги, собирай воев. Десяток Нежилы возьмем – они как раз со стражи сменились, вот и разомнут кости. А вы, – Павел перевел взгляд на Микифора и Окулку, – здесь ждите.

– Может, все же с тобой?

– Зачем там лишние люди? Да и недолго мы.

Наметом вырвались из распахнутых ворот кони. Оранжево-золотистым отливом сверкнули в лучах клонившегося к закату солнца кольчуги и шлемы, качнулись копья – малая дружина заболотского боярина Павла, спустившись к реке, помчалась к выселкам. Скрипел под копытами твердый, слежавшийся за зиму снег, всадники неслись быстро, и примерно через час, когда солнце уже наполовину скрылось за дальним лесом, за излучиной показался лесистый холм, к которому вела неширокая повертка, уже тронутая полозьями чьих-то саней.

– Останьтесь здесь, – приказал воинам Ремезов. – Спрячьтесь в кустах и ждите. Надо объяснять – кого?

Десятник Нежила проворно спешился, поклонился:

– Понятно все, господине. Псов телятниковских ужо встретим! Мало не покажется.

– Ну и славно, – Павел поворотил коня. – Неждан, поехали.

Выселки – деревня в одну большую усадьбу-двор – показались из-за леса внезапно, вот только что тянулась по виду непролазная чаща, и вдруг – на тебе, ударил отраженным солнцем в глаза светлый, недавно вкопанный частокол.

Ворота распахнулись сразу же, едва всадники выехали из леса: темнеть еще и не начинало, боярина признали издали.

Сам Даргомысл – убеленный сединами, старый, но еще жилистый, кузнец и воин, достойнейший наставник Ремезова по оружному бою – лично встретил гостей, поклонился вместе со всеми своими домочадцами, улыбнулся приветливо:

– Рад, рад, славный боярин Павел! Давненько ты к нам не заглядывал, почитай, с осени, так?

– Так, так, – спешившись, Ремезов обнял старика и милостиво кивнул его людям. – Все некогда, сам знаешь.

– Тогда – к столу, посейчас пир спроворим, а после и баньку.

– Только что после баньки, – повел плечом молодой человек. – Да и некогда нам пировать, дела невеселые.

– Слыхал уже, слыхал от охотников, – Даргомысл посмурнел лицом. – Думаешь, телятниковских людишек работа?