Большая грудь, широкий зад

Она вышла во двор и подошла к восточной пристройке:

– Не нужно никакого расследования, я его убила. Сначала «утюжком» ударила, а потом дверным засовом. Он Пичугу душил.

Во дворе появился Пичуга Хань со связкой мертвых птиц в руках.

– В чем дело? – удивился он. – Подумаешь, окочурился этот хлам, полчеловека! А убил его я.

Лайди и Пичуге надели наручники и увели.

Пять месяцев спустя явилась женщина из полиции и передала матушке тощего, как больной котенок, младенца, мальчика. Еще она сказала, что Лайди расстреляют через день на рассвете и что семье разрешено забрать тело. Если не заберут, его отправят в анатомичку на диссекцию. Она сообщила также, что Пичуга Хань осужден на пожизненное заключение и вскоре его препроводят в Таримскую котловину146, за десять тысяч ли отсюда. Перед отправкой семье разрешено свидание.

Цзиньтуна к тому времени уже исключили из школы за порчу саженцев, а Ша Цзаохуа выгнали из труппы маоцян и отправили домой за воровство.

– Надо забрать тело, – сказала матушка.

– Да ну, бабуля, не поедем, – махнула рукой Цзаохуа.

Но матушка покачала головой:

– За то, что она натворила, расстреливают, но на куски не режут.

Посмотреть на расстрел Шангуань Лайди собралось более десяти тысяч человек. Ее привезли из тюрьмы к мосту Дуаньхуньцяо. Вместе с ней был проходивший по тому же делу Пичуга. Чтобы они не разговаривали, им заткнули рот.

После казни Лайди прошло совсем немного времени, и семья Шангуань получила уведомление о смерти Пичуги Ханя. Когда его этапировали к месту заключения, он попытался бежать, попал под поезд, и его разрезало пополам.

Глава 41

Для освоения более десяти тысяч му болотистых земель всю молодежь Даланя мобилизовали на работы в госхозе «Цзяолунхэ». При распределении на работу завканцелярией хозяйства спросил меня:

– А у тебя какая специальность? – Из-за голода в ушах звенело, и вопроса я не расслышал. Он чуть выпятил губы, обнажив прямо по центру коронку из нержавеющей стали, и сказал уже погромче: – Специальность какая, спрашиваю.

По пути сюда я видел свою учительницу Хо Лина, тащившую на коромысле полные ведра навоза, и вспомнил, как она хвалила мои способности к русскому языку. Вот я и сказал:

– У меня хороший русский.

– Русский? – Завканцелярией хмыкнул, блеснув коронкой. – И насколько он у тебя хорош? Переводить Хрущеву и Микояну сможешь? А коммюнике китайско-советских переговоров перевести? У нас тут, дружок, те, кто учился в Советском Союзе, навоз таскают. Думаешь, твой русский лучше? – Дожидавшиеся распределения презрительно захихикали. – Я спрашиваю, дома, в своем хозяйстве, чем занимаешься? Что делаешь лучше всего?

– Дома коз пасу, у меня это лучше всего получается.

– Ну вот это специальность, – ухмыльнулся заведующий. – А от языков этих – русского, французского, английского, японского, итальянского – пользы никакой. – И нацарапал что-то на клочке бумаги. – Давай в животноводческую бригаду. Найди бригадира Ма, пусть подыщет тебе работу.

По дороге один из «старичков» рассказал, что полное имя бригадира Ма Жуйлянь, она жена заведующего хозяйством Ли Ду, громогласная первая леди. Когда я явился с запиской и скаткой постели за плечами, она проводила на племенной ферме невиданный эксперимент по перекрестной гибридизации. Во дворе привязали самок в течке – корову, ослицу, овцу, свинью и крольчиху. Пятеро осеменаторов со случного пункта – двое мужчин и три женщины, – все в белоснежных халатах и масках, закрывающих нос и рот, в белых резиновых перчатках и с осеменителями в руках, стояли как бойцы перед штурмом. Стрижка у Ма Жуйлянь полумужская-полуженская, волосы жесткие, как конская грива. Круглое краснощекое лицо, узкие щелочки глаз, мясистый красный нос, пухлые губы, короткая, толстая шея, тяжелые груди, похожие на могильные холмики.

«Какая это, к черту, Ма Жуйлянь! – выругался про себя Цзиньтун. – Это же Шангуань Паньди. О семье Шангуань дурная слава идет, вот и переменила имя. Стало быть, и Ли Ду не кто иной, как Лу Лижэнь, который раньше звался Цзян Лижэнем, а до этого еще каким-нибудь Лижэнем. Видать, эта меняющая имена парочка тоже не в чести, раз их загнали на эти выселки». Пестрая рубашка с короткими рукавами русского покроя, легкие черные штаны из валетина в подрагивающих, как застывшее соевое молоко, складках и высокие кеды. В толстых, как морковки, пальцах зажата сигарета, от нее вьется синеватый дымок.

– Репортер здесь? – осведомилась она, затянувшись.

– Здесь! – метнулся из-за коновязи и согнулся в поклоне доходяга очкарик средних лет. Колпачок с авторучки снят, блокнот раскрыт, готов в любой момент записывать.

Громко расхохотавшись, Ма похлопала его по плечу пухлой рукой:

– А-а, главный редактор собственной персоной!

– Важнейшие новости здесь, у вас, бригадир! Пошлешь кого другого, так и сердце не на месте, – проговорил тот.

– Похвальное рвение, старина Юй! – снова похлопала его Ма Жуйлянь.