Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Новость о соглашении, достигнутом бывшими геостратегическими соперниками, шокировала особенно тех государственных и общественных деятелей, которые не видели даже возможности эвентуального сближения Петербурга и Лондона. В европейских столицах и при дворах восточных владык — турецкого султана, персидского шаха, афганского эмира, тибетского Далай-ламы и маньчжурского императора — высказывались самые разные мнения. Если, например, французские официальные лица приветствовали сближение, то большинство политиков и военных Германии отнеслись к нему с осторожным скептицизмом. «Никто не упрекнет Англию за такую политику, — комментировал происшедшее германский посол в Петербурге В. фон Шен, — можно только восхищаться умением, с которым она осуществила свои планы. Они вовсе необязательно связаны с какой-то антинемецкой тенденцией, но Германия, в наибольшей степени затронута соглашением». Любопытно, что кайзер сделал на полях донесения посла следующую пометку: «Да, взятое целиком, оно направлено против нас»[1215].

Если цинские власти воздержались от открытых протестов, поскольку их интересы гарантировались серией предыдущих соглашений с Британией, Россией и Японией, а Далай-лама, напротив, поставил себе цель использовать ситуацию для разрыва Тибета с Цинской империей, то эмир Афганистана Хабибулла отказался признать статьи, относящиеся к его владениям. Более того, он отверг попытки англичан уговорить его нанести официальный визит в Лондон, чтобы снять опасения правителя, хотя ранее высказывал такое намерение[1216]. Как пишет П. Хопкирк, подписание конвенции унизило народы Афганистана и Персии, потому что «их поделили» между двумя империями без всяких консультаций с ними[1217]

.

Но, похоже, что больше всех выражали недовольство в Тегеране. Дело в том, что как защитники монархии, так и сторонники демократии привыкли считать Англию гарантом суверенитета и территориальной целостности Персидского государства в противовес царской России. Поэтому и те и другие назвали конвенцию 1907 г. «союзом с дьяволом». Как пророчески писала одна иранская националистически настроенная газета, Россия выиграла от соглашения, а Британия «обманула Персию», когда она (Британия. — Е.С.) перешла на сторону «врагов цивилизации и справедливости»[1218]. Спринг-Райс, в то время посланник в персидской столице, жаловался Грею, что все местные жители называют англичан ренегатами, которые «предали народ Персии»[1219]

.

Восприятие этого «шедевра государственного управления», по выражению одного царского чиновника[1220]9, английской и русской общественностью также имело отличия. В первом случае хор адептов политики Грея не мог заглушить голоса ее непримиримых оппонентов, особенно в Индии и других заморских территориях. В то время как большинство газет поддержало конвенцию, часть известных политических и общественных деятелей выступили с критическими замечаниями. Среди сторонников выделялась Таймс, которая в редакционной статье от 2 сентября 1907 г. одобрила документ, указав, что «мир в Азии и перспектива последующего сокращения тяжелой военной ноши Индии стоят некоторых жертв». Автор статьи выражал убеждение, что «она (конвенция. — Е.С.) встанет в ряд важнейших инструментов обеспечения мира во всем мире»[1221]

. По мнению другого влиятельного печатного органа — Спектейтора, конвенция положила конец дальнейшему проникновению России в регион Персидского залива, завершив тем самым «кризисный период длительной нервозности относительно русских замыслов»[1222]. «Прежде всего, газеты подчеркивают ее большое историческое значение, потому что установлен определенный modus vivendi

в Центральной Азии, — докладывал Поклевский-Козелл из Лондона в Петербург 2 октября того же года, — они также выражают надежду, что этот акт дипломатии кладет конец политики взаимного соревнования и недоверия, когда обе стороны постоянно подозревали друг друга в амбициозных замыслах и делали все возможное, чтобы противодействовать шагам друг друга»[1223].

Дельцы лондонского Сити также поддержали англо-русское соглашение. В начале 1908 г. Имперский банк Персии проинформировал Форин офис о полном одобрении статей соглашения, касающихся государства шаха[1224]. Именно о такой реакции писал Грей в послании Никольсону 24 февраля 1908 г.: «Люди здесь (в Англии. — Е.С.) не думают, что конвенция, как отдельная сделка, достаточна хороша: но они будут удовлетворены, если она приведет к общему дружественному отношению России к нам. Надеясь и ожидая это, они сердечно одобрили конвенцию, и России следует не разочаровать их»[1225].